Однако время вернуться к унитазу и его истории. Напомним: в годы, когда Харрингтон проектировал свое техническое чудо, лондонцы не ведали водопровода, что, конечно, сильно лимитировало удобства его аппарата. Королеве самой это, конечно, было без разницы — слуги и без водопровода натаскают воды, сколько понадобится, но о массовом употреблении аппарата не могло быть и речи. Другое дело — 1775 год, когда лондонский часовщик Александр Камминг создал первый туалет со сливом — к этому времени водопровод в Лондоне уже был. Вскоре, в 1778 году, другой изобретатель Джозеф Брамах придумал чугунный унитаз и откидную крышку. Этот унитаз уже пользовался успехом — горожане его ходко раскупали. Вскоре появился и унитаз фаянсовый — мыть его было удобнее. Подлинный же технический прорыв произвел в 1849 году Стефан Грин, придумавший водяную ловушку — U-образный изгиб сточной трубы между унитазом и канализацией, преграждающий путь назад скверным запахам. (Некоторые сортирологи честь изобретения «водяной ловушки» против зловония приписывают Каммингу. Не готов к полемике: вопрос потребует отдельного изучения.)
Золотой час туалетов пробил в XIX веке. Пробил, увы, не от хорошей жизни. В 1830 году азиатская холера, распространившаяся вместе с испорченной нечистотами водой, выкосила миллионы европейцев. Другим бедствием стал брюшной тиф. Правительства поняли: пора раскошеливаться на канализацию. Соответственно встал вопрос и о современного уровня стульчаках, к разработке коих и обратилась творческая мысль конструкторов. Именно тогда появились, как называет их Джулия Л. Хоран, «три мушкетера» туалетного дизайна: Джордж Дженнингс, Томас Твифорд и Томас Крэппер.
Не могу не восхититься богатством, изяществом и дизайнерской изобретательностью Твифорда. Да, конечно, переживший школу конструктивизма нынешний технично-утилитарный век многое в его сортирных залах счел бы «излишеством», но все-таки есть в них высокое ощущение основательности и достоинства. Это не однодневки, не проходные зальчики-забегаловки — это дворцы. Приходите сюда и уходите отсюда дорогим гостем.
А какой поразительной красоты росписи унитазов оставил нам XIX век! Какая замечательная лепнина их украшает! Нет, это действительно шедевры, достойные места в престижнейших музейных собраниях.
Более всех прославился Томас Крэппер, подаривший миру систему «дерни за цепочку»: англичане до сих пор унитазы называют «крэппер», а долгое сидение в уборной обозначают глаголом «крэп». Среди других изобретателей Доултон: ему принадлежит честь изобретения бачка, крепящегося на стене высоко над унитазом. Вода, обрушиваясь с высоты, смывает все в канализацию. А в 1915 году пришел час и сифонных бачков, которые можно располагать очень низко — едва повыше стульчака.
Многим славным умам обязаны мы тем самым, на вид простым, даже обыденным унитазом, которым пользуемся ныне. На стенах научных библиотек и университетов я видел медальоны с барельефами разных великих, но нигде — с портретами творцов ватерклозета. Человечество неблагодарно.
«Москва, как много в этом звуке…» Надо бы добавить, «и в запахе». Обстояло по этой части дело в Москве не лучше, нежели в ихнем Париже. Как пишет наш отечественный сортиролог Герман Штрумпф, жители Москвы ещё и в XVII веке выбрасывали экскременты и выливали нечистоты на дворы и на улицу — тому есть свидетельства иностранных путешественников. Даже по самой главной, Тверской улице струились зловонные ручьи, вытекавшие из-под деревянных заборов, огораживавших дворы.
Ров возле Крепостного вала, шедшего по Садовым улицам, в дождливую погоду наполнялся водой, которая в сухое время загрязнялась нечистотами. Аналогичное зрелище представляли Болото, Балчуг и Садовники, затоплявшиеся в весеннее половодье разлившейся Москвой-рекой, а потом в течение всего лета подсыхавшие, благоухая плавающим дерьмом.
Речка Неглинная, о которой мы так долго ностальгически вздыхали, когда она была спрятана в подземную трубу, а теперь вот снова видим её ожившей, выпущенной наружу возле Александровского сада, славилась своим амбре: и в самой ней было полно нечистот, и по берегам её вечно лежали кучи навоза и гниющего мусора.
Конский навоз и мусор практически не убирались. Как и во многих городах, в Москве кое-где были проложены сточные канавы, каналы и подземные трубы — для отвода дождевой воды и хозяйственных стоков. Увы, как и парижане, москвичи сбрасывали в них «золотце».
Со временем в разных местах дворов стали рыть глубокие ямы для надворных клозетов. Когда яма заполнялась, рыли другую, нужник переносили. Золотарное дело был не развито. Обыкновения такого не было — вывозить дерьмо из города. Ну а раз не было спроса на этот вид промысла — не было и предложения.
Нынешние московские экологи могут пометить красным цветом в календаре дату 9 апреля. В этот день в 1699 году Петр I издал указ «о соблюдении чистоты в Москве и о наказании за выбрасывание сору и всякого помету на улицы и переулки», где, в частности, было сказано: «На Москве по большим улицам и по переулкам, чтоб помету и мертвечины нигде, ни против чьего двора не было, а было б везде чисто…»
Но указ указом, а санитарное состояние столицы не улучшалось. Даже в Кремле дело обстояло неважно, особенно после того, как Петр разместил там коллегии со всей их обслугой.
Примечательна запись в журнале Оружейной палаты, сделанная 25 октября 1727 года начальством Казенного двора: «От старого и доимочного приказов всякой пометной и непотребный сор от нужников и от постою лошадей подвергает царскую казну немалой опасности, ибо от того является смрадный дух, а от того духа Его Императорского Величества золотой и серебряной посуде и иной казне ожидать опасной вреды, отчего б не почернела».
При таком уровне санитарии Москву, как и прочие европейские города, то и дело посещали всякие «моры», уносившие от четверти до половины населения. В 1771 году (так ли далеко это от нас?) пронесшаяся над Москвой «моровая язва» (эпидемия чумы) свела в могилу больше трети населения и даже вызвала «чумной бунт», во время которого был убит архиепископ московский Амвросий. Пытаясь предотвратить распространение заразы, он запретил устраивать крестные ходы и массовые моления, за что и был растерзан толпой.
Завершая свой рассказ о канализации старой Москвы, Герман Штрумпф печально констатирует: «Единственным средством, повышавшим санитарию и способствовавшим благоустройству города, служили, как это ни грустно, другие стихийные бедствия — пожары. Деревянная Москва от них выгорала почти целиком по несколько раз в столетие; с домами сгорали скопившиеся в них нечистоты, отбросы и насекомые. Отстраиваясь заново, Москва на несколько лет улучшала свое санитарное состояние».
А далее все снова шло своим чередом. «Зловоние разных оттенков всецело господствовало над Москвой» — таково свидетельство современника, причем относящееся не к XVII веку, а, увы, к середине XIX.
Та же ситуация и в других российских городах. В Киеве, например, как описывал современник, «на каждом шагу попадались пропасти, заваленные нечистотами», во многих усадьбах разводили свиней, «которые распространяли вокруг ужасный смрад», выпуск на улицы нечистот и загрязненных вод из дворов «считался делом обычным и не вызывал с какой-нибудь стороны протеста». Да-с…
Из воспоминаний И.А. Слонова, приехавшего в Москву мальчиком в середине 1860-х:
«Московские домовладельцы, пользуясь слабым надзором полиции, у себя на дворах рыли поглощающие ямы и закапывали в них нечистоты и мусор. Таким простым способом очистки выгребных ям они довели смертность в Москве до неслыханной цифры — на тысячу умирало 33 человека…