Так вот какова разгадка! Донская, моя прекрасная Донская, с липовыми аллеями по обе стороны широких панелей, входит в число тех улиц, по которым каждую ночь до рассвета, чуть не большую часть года, тянутся со всей Белокаменной к свалкам ассенизационные обозы. И так будет, пока отцы города не устроят канализацию.
Всю ночь я не спал от шума, от этих «Акимов». Утром решил добиться свидания с Простяковым… Еду… застаю, принимает в своем роскошном кабинете. Просит садиться. Терпеливо выслушивает мою горестную повесть. Разводит руками, говорит, что горю моему пособить не может. Возвратить задаток не в его правилах. Однако, видя мое положение… советует мне «примириться». Легко сказать! — примириться. Я не глухой, и мое обоняние в совершенном порядке.
Простяков простирает свое участие до того, что дает мне совет не открывать окон, оговариваясь, что это поможет делу не много. «А что действительней — это привычка. Пройдет месяц-другой, вы попривыкнете и, поверьте, почивать будете прекрасно-с. Ваши нервы поуспокоятся. Так-де бывает со всеми вначале, а потом пообтерпятся и ничего-с».
И что вы думаете, — я, как и вся обширная Донская с её бесчисленным населением, попривык. Правда, на ночь больше окон не отворял, напротив запирал их наглухо и… попривык».
Добавим в заключение, что описываемый эпизод имел место в 1910 году. Не так-то и давно, тем более если мерить мерками истории.
Точный на детали Гиляровский дополняет это описание:
«По случаю лунной ночи, по правилам думского календаря, хотя луны и не видно на самом деле, уличные фонари всей Москвы погашены.
В темноте тащится ночной благоуханный обоз — десятка полтора бочек, запряженных каждая парой ободранных, облезлых кляч.
Между бочкой и лошадью на телеге устроено веревочное сиденье, на котором дремлет «золотарь», — так звали в Москве ассенизаторов.
Обоз подпрыгивает по мостовой, расплескивая содержимое на камни, гремя на весь квартал. И тянется, едва двигаясь, после полуночи такой обоз по Тверской, мимо генерал-губернаторского дворца…
Обоз растянулся… Последние бочки на окончательно хромых лошадях поотстали… Один «золотарь» спит. Другой есть большой калач, который держит за дужку».
Напомним, калач — исконная еда золотарей, и форма его специально такова, чтобы хлебное тело можно было отъесть, а изгвазданную золотарской пятерней дужку — выбросить.
К началу XX века из 1063 городов и населенных пунктов Российской империи нормальную сплавную канализацию имели лишь одиннадцать. В их число не входил Петербург; Москва была канализована лишь в пределах Садового кольца. Российские авгиевы конюшни были полны дерьмом под завязку — страна ждала своего Геракла.
В 1893 году Москва приступила к строительству сплавной канализации по проекту инженера В.Д. Кастальского. С тех пор «кастальский ручей» растет и ширится и, как мы знаем по опыту, пребывает ныне в достаточно сносном состоянии. Специалисты тоже оценивают состояние московской канализации как удовлетворительное. И это при протяженности сети — 7120 км. (Для сравнения: длина Нила — 6670, Амазонки — 6280, Миссисипи — 6215, Янцзы — 5520, Волги 3531 км.) Московская канализация в 1998 году отметила свое столетие. К новым славным юбилеям, дорогие товарищи! Нам без вас — никуда и никак. Без вас подземные нилы и миссисипи нашего золотца разольются таким весенним половодьем — не приведи господь!..
Что касается петербургской канализации, то разработка её проекта была поручена английскому инженеру Линдлею. Он намеревался все нечистоты отводить в Невскую губу, откуда «сильное течение уносило бы их вдаль», но забыл о ветрах, вызывающих ежегодные наводнения. Эксперты забраковали его проект: «фекалии легко могут ворваться в город».
Бог миловал, но дальнейшая история устройства петербургской канализации полна печали. Войны империалистическая, Гражданская, блокада города в Отечественную прогрессу канализационного дела не способствовали. «Завершилось ли создание современной канализации и очистных сооружений в Петербурге — трудно сказать, — раздумчиво констатирует цитированный уже Генрих Штрумпф. — Похоже, этой загадочной истории суждено быть бесконечной».
О том, как были устроены в России уборные, мы сегодня доподлинно знаем благодаря… японцам. Капитан японской шхуны Дайкокуя Кадая после кораблекрушения попал в Россию и в 1791 году был привезен в Петербург. По возвращении на родину с его слов была записана книга Хосю Кацурагавы «Хокуса Монряку» — «Краткие вести о скитаниях в северных водах», почти полтора века после того остававшаяся секретной. В числе прочих секретов, выведанных наблюдательным японцем, было и устройство русского сортира. Ну что ж, не будем таить зла и даже поблагодарим коварного соглядатая. То, что российские авторы не считали достойным описания, японец со старательной и простодушной дотошностью изложил в самых подробных деталях:
«Уборные называются [по-русски] нудзуне или нудзунти [нужник]. Даже в 4-5-этажных домах нужники имеются на каждом этаже. Они устраиваются в углу дома, снаружи огораживаются двух-трехслойной [стенкой], чтобы оттуда не проникал дурной запах. Вверху устраивается труба вроде дымовой, а в середине она обложена медью, конец [трубы] выступает высоко над крышей, и через неё выходит плохой запах. В отличие от дымовой трубы, в ней посередине нет заслонки, и поэтому для защиты от дождя над трубой делается медный навес вроде зонтика. Над полом в нужнике имеется сиденье вроде ящика высотой 1 сяков 4–5 сунов [сяку — 30,3 см или 37,8 см; 1 сун-3,03 см]. В этом [сиденье] вверху прорезано отверстие овальной формы, края которого закругляются и выстругиваются до полной гладкости. При нужде усаживаются поудобнее на это отверстие так, чтобы в него попадали и заднее и переднее тайное место, и так справляют нужду. Такое устройство объясняется тем, что [в России] штаны надеваются очень туго, так что сидеть на корточках, как делают у нас, неудобно. Для детей устраиваются специальные сиденья пониже. Нужники бывают большие с четырьмя или пятью отверстиями, так что одновременно могут пользоваться три-четыре человека. У благородных людей даже в уборных бывают печи, чтобы не мерзнуть ‹…› Под сиденьями сделаны большие воронки из меди, [а дальше] имеется большая вертикальная труба, в которую все стекает из этих воронок, а оттуда идет в большую выгребную яму, которая выкопана глубоко под домом и обложена камнем. Испражнения выгребают самые подлые люди за плату. Плата с людей среднего сословия и выше — по 25 рублей серебром с человека в год. Очистка производится один раз в месяц после полуночи, когда на улицах мало народа. Все это затем погружается на суда, отвозится в море на 2–3 версты и там выбрасывается».
Добавлю, что цитатой этой мы обязаны книге Ю.М.Лотмана «Беседы о русской культуре» (обратите внимание — культуре!), который дает к ней следующий комментарий: «Он (Кацурагава) с одинаково невозмутимыми подробностями описывает дворцовые залы и устройство уборных, и если первые описания мы ещё можем найти в других источниках, то вторые совершенно уникальны».
От описания наблюдательного японца перейдем к строкам нашего современника. Тимур Кибиров, описавший (ударение на третьем слоге) в своих «Сортирах» все виды поименованных сооружений, встречавшиеся на его жизненном пути — железнодорожный, аэрофлотовский, гарнизонный солдатский и пр., не мог не воспеть и сортир-скворечник, своей неувядаемой живучестью способный потягаться и с каменными шедеврами древнего зодчества: