— С того самого вечера, — сказал он, — когда мы с тобою пели у ручья и ты, сестрица, упрекнула меня в малодушии, а свою красоту украсила еще одним, новым, титулом влюбленной, я все думаю, что тебе в любовных терзаниях хорошо было бы иметь наперсника, с кем поделиться; а как я воображал, что ты ко мне благоволишь и что никто не посмеет оспорить у меня право на должность твоего секретаря, то ждал, что ты со мною будешь откровенна, — тогда я, платя тай же монетой, поверил бы тебе свои терзанья. Но, наверно, ты, по неблагодарности, уже нашла хранителя тайн, более угодного тебе, чем я, либо, по скупости, чтобы не быть в долгу, задумала сама исполнить эту должность — ведь если песня отражала твои чувства и для тебя так важно их открыть, кто иной, как не ты сама, сумел бы их лучше передать. И все же мне хотелось бы, чтобы мы с тобой проверили свою догадливость — кто из нас прозорливей и сумеет верно назвать предмет воздыханий другого. Мне вот кажется, что твои чувства пленил счастливец Мирено. Теперь скажи, промахнулся ли я, и я тоже обещаю признаться без обмана, угодила ты в мишень или нет.
Клеменсия подумала, что дон Леонардо из ревности предложил эту игру, — она ведь часто виделась с моим супругом, жила с ним под одним кровом, и из-за этого, решила она, дону Леонардо кажется, что у него меньше преимуществ, чем у мнимого соперника. Чтобы еще пуще подсушить порох ревности, она отвечала так:
— Любезный братец, с того самого дня, как ты влюбился, я уже знала твои тайны — хочешь не хочешь, а любовь это огонь, и дым ее выдает; и тогда же я надумала, не спросясь у тебя, взять на себя посредничество и заслужить двойную благодарность, когда добьюсь успеха в твоем деле; в то же время мне казалось, что ты поглощен своими заботами и нечего взваливать на тебя еще и мои — истинно влюбленному на первых порах всякая сторонняя мелочь в тягость, — потому я ждала более благоприятного часа, чтобы доверить тебе свои мечты. А угадать особу, которую ты любишь, нетрудно; я знаю ее с той минуты, как ты отдал ей сердце, — она поселилась в этой деревне недавно, мы с нею так близки, что живем под одной крышей, одна душа нас живит, одна воля направляет, и ты давно уже стал единственным ее владыкой — вот и суди, хорошо ли твоя сестра исполнила службу сводни, не дожидаясь твоих просьб. Возлюбленный, которого ты мне приписываешь, имеет столько достоинств, что твоя догадка не лишена смысла. Он мне не противен, а как я ему — не знаю. Вот и распутай то, что я тебе наплела, догадайся, к кому обращены мои мечты и кто, по-моему, твоя дама.
— О, милая Клеменсия, — отвечал дон Леонардо, — в порыве благодарности душа рвется обнять тебя, прежде чем язык похвалит. Не зря ты укоряла меня в трусости, сама в Это время хлопоча о моем счастье! Разгадать смысл твоих слов нетрудно, тут астрология не потребуется. Ты любишь Мирено, и чтобы он крепче привязался к нашему краю и забыл о своем, ты склонила его сестру Линарду полюбить меня. Какая ты умница! Как я тебе обязан! Чем расплатиться с тобой! Неужто возможно, кузина моя драгоценная, чтобы та, которая недавно поселилась в нашей деревне, та, что живет рядом с тобой, под одним кровом, и дружна с тобою так, будто в вас живет одна душа, разделенная на двоих, и одна воля направляет обеих, — чтобы она признала меня владыкою своих помыслов? Чтобы Линарда, из признательности за то, что мой отец оказал ей радушный прием, оказала мне такой же в своем сердце?.. Ах, сестрица, если когда-нибудь я стану полноправным владельцем этих поместий, я половину отдам твоему Мирено, я женю его на тебе, даже если мои родители и твой отец будут против! Повтори еще раз эту счастливую весть! Расскажи подробней! Не говори так скупо! Продли мое блаженство — краткость хороша лишь в соболезнованиях!..
Увы, они пришлись бы весьма кстати бедной Клеменсии — горькая правда рассеяла ее мечты, правда столь же бесспорная, сколь бесспорно было прежде ее убеждение, что она — владычица дум своего кузена, что его любовь на ней остановила свободный свой выбор. Однако девушка была хитра и — истинное чудо разума! — сумела скрыть ревность под маской равнодушия; спешно запасаясь противоядием от ее отравленных стрел, Клеменсия сказала бестолковому кузену:
— Да, братец, Мирено — предмет моих мечтаний и твоих догадок. Он этого не знает, но, возможно, подозревает. И вот за то, что я была твоим толмачом, ты должен стать моим. Ни слова не говори ему о своей любви, пока он, ответив на мою, не изгонит из сердца надежду вернуться и память о родине, — он ведь хочет от нас уехать и выдать сестру замуж за богатого и знатного жителя Майорки, которому ее обещал. Ты ему только дай понять, как сильно я его люблю. Разрешаю тебе говорить в мою похвалу любую ложь, зато я, расхваливая тебя, говорю чистую правду. И верь мне, как я верю тебе, — я обещаю привести тебя к желанной цели.