Обманутый юноша бросился ее благодарить за успешные хлопоты — словами, поцелуями, клятвами он молил ее ускорить наше свидание. Между тем я, не догадываясь об этих хитросплетениях и воображая, что дон Леонардо вздыхает по Клеменсии, спокойно ему улыбалась, дружески с ним беседовала и была любезна как с сыном благодетеля и возлюбленным подруги — все это лишь подтверждало в его глазах ложные уверения коварной Клеменсии. И вот она, раскинув свои сети, как я описала, снова пришла ко мне: возлюбленный ее узнал, мол, от верного человека, будто дон Гильен отправился в Кальяри лишь затем, чтобы договориться о браке сына своего с дочерью одного тамошнего кабальеро, девицей добронравной и с приданым, которое принесет честь его дому, и что, уверенный в послушании сына и согласии на выбранную отцом партию, он намерен привезти сюда невесту и ее родителей и сразу же сыграть свадьбу, и что все это чистая правда, и если она не поспешит и не обвенчается с доном Леонардо до их приезда, то потом это будет невозможно, а потому он со слезами, вздохами и любовными клятвами умолял ее обручиться в тайне, подобающей столь необычным обстоятельствам, — тогда-де она дарует ему жизнь и счастье, но решаться на такой шаг без моего совета ей все же боязно, только она просит не отговаривать ее, а ободрить, ибо любовь ее так сильна, что она готова на все.
Я сама испытала на опыте, сколь тщетны увещания, когда сердцем завладела любовная страсть, а потому, поверив каждому слову Клеменсии, не решилась препятствовать союзу влюбленных, тем паче что сама я собиралась вознаградить страсть дона Далмао и надеялась, что их брак — после того как родители с ним примирятся — послужит добрым примером для нашего. Узнав, в какой из вечеров они условились встретиться, я похвалила Клеменсию за расторопность, а она, ликуя, что ловко подготовила отмщение мне и мое изгнание, поспешила тайком отправить своего слугу в Кальяри с письмом для моего супруга и всеми посланиями, которые дон Леонардо писал мне, а она приберегла для этого случая. Своего нарочного она подучила, что говорить, а дону Далмао написала, что ее любовь к нему, хоть и безответная, не позволяет ей скрыть то, что может принести ему огорчение, и поскольку она не знает, доволен ли он будет, ежели сестра выйдет замуж без его согласия, то извещает, что в его отсутствие я и дон Леонардо обо всем договорились, что тайная наша любовь зашла далеко, как он может убедиться из писем, которые она похитила у меня и посылает ему; что ежели он будет рад назвать своим зятем такого доблестного юношу, то пусть до возвращения делает вид, будто ничего не знает, а потом, застав их уже обвенчанными, он мог бы последовать примеру сестры и расплатиться с нею, Клеменсией, за это предупреждение, взяв ее в жены; но ежели брак сестры ему не угоден и он хочет этому помешать, пусть поторопится: скрытно и втайне он должен явиться в такой-то вечер и час на такое-то место, где сможет собственными глазами и ушами убедиться в том, о чем сказано в письмах.
С таким поручением лживый гонец отправился в путь. II когда дон Далмао собирался в Кальяри сообщить дону Гильену о нашем уговоре, этот негодяй явился с письмом Клеменсии и, отозвав дона Далмао в сторону, выложил припасенное вранье, да еще сказал, что сам он был очевидцем. Вместе с письмом были переданы записки дона Леонардо; супруг мой прочитал письмо, прочитал первую из записок, еще не решаясь поверить поклепам на мою столь испытанную верность. Разобравшись, однако, в остальных записках, он нашел в них благодарения за явные милости, за подаренные с любовью пустячки и выражения радости утешенной ревности. И тут, подумав о том, что соперник его хорош собою, молод, богат и довольно умен; вспомнив о загадочных и двусмысленных словечках, которыми я в его присутствии намекала иногда дону Леонардо на любовь Клеменсии и которые, видимо, имели совсем другой смысл; поддавшись, наконец, дурному мнению о женщинах, что бытует среди мужчин, он поверил (о, сколь напрасно!) всему — в разлуке ревность вспыхивает мгновенно, все доказательства и залоги верности тотчас забываются, а тогда уж, как говорится, кто вскочил на коня, тот потерял разум.
Дону Далмао в голову не приходило, что Клеменсия, любя его, как она уверяла, могла его обманывать. Правдивость ее слов, казалось ему, подтверждается долгим сроком, который я ему назначила, — иначе зачем было откладывать то, что он, несомненно, заслужил своим терпением, преданностью и страданиями, зачем было томить его, даровав лишь звание супруга без супружеских прав, зачем было убеждать его, что он-де должен поехать договориться с доном Гильеном, испросить согласия на наш брак? Разумеется, лишь затем, чтобы в его отсутствие сочетаться с доном Леонардо!