— Напротив, я думаю, нам лучше бы потихоньку идти в Неаполь, — возразил дон Хуан. — Город виден отсюда, солнце приятно пригревает, мы незаметно пройдем полторы лиги, и тем временем вы утешитесь, делясь со мною вашими горестями, а я облегчу ваше бремя, слушая о них.
Пылкий влюбленный согласился. Дон Хуан отвязал свою лошадь и поручил встретившемуся на дороге крестьянину вести ее впереди, чтобы дон Далмао мог спокойно поведать обо всем происшедшем на Сардинии. О причине ревности своей дон Далмао, однако, умолчал, полагая, что этот рассказ был бы оскорбителен для него самого, и сообщил другу вымышленную историю о том, что Дионисия якобы скончалась от недолгой, но смертельной болезни, как раз когда шли веселые приготовления к свадьбе, и что эта, мол, утрата и была причиной отчаяния, которое он в песне приписал мнимым обидам; затем, мол, он, полубезумный от горя, повесил на пальму крестьянское платье, что носил на острове, и удалился в леса Сардинии воспевать свою скорбь, решив взять в спутники лишь горький свой опыт, презреть мирские соблазны — это фламандское полотно, что издали чарует взор, а вблизи оказывается во всем, даже в красках, сплошной подделкой, — и искать спасения в монастыре, предаваясь посту и покаянию, ради чего и надел платье паломника, в котором его застал дон Хуан; однако, приплыв в Салерно, он, мол, узнал там от одного капитана, испанца из Неаполя, что в прекрасном этом городе уже несколько месяцев проживает дон Хасинто де Карденас, к великому удовольствию всех тамошних кабальеро.
— И мне подумалось, — продолжал он, — что распорядиться без вашего согласия своею жизнью, на которую у вас столько прав, означало бы совершить при прощании с миром дурной поступок, а потому я решил вначале известить вас о своих замыслах. Вчера я пришел в Аверсу уже затемно и, привлеченный красотою этих рощ и мирным их уединением, которого так жаждет моя душа, спел здесь песню, что помогла вам найти меня.
Глаза дона Хуана уплатили скорбную дань печали, которую он постарался сдержать, дабы не умножить мук своего друга, — он всегда принимал близко к сердцу мою судьбу, и я уверена, что весть о мнимой моей смерти глубоко его огорчила. С деланно спокойным видом он одобрил разумное решение дона Далмао, предлагая свою помощь во всем, только советуя хорошенько подумать перед вступлением в орден, — ведь это на всю жизнь, если не хочешь прослыть человеком пустым и легковесным. А для того, чтобы обстоятельно обсудить этот шаг, сказал он, дону Далмао следовало бы некоторое время пожить вместе с ним в Неаполе — в королевстве этом множество монашеских орденов и добродетельных людей, и он смог бы выбрать устав по своим склонностям. Супруг мой согласился с дельным предложением, и беседа их пришла к концу почти одновременно с дорогой.
Кассандра же, в пылу любовном написавшая письмо, которое дон Хуан повез самому себе, была полна решимости исполнить задуманное: едва он уехал, как она вошла в комнату дона Хуана, где он спал и где находились его одежда и драгоценности, заперла за собою дверь и принялась искать что-нибудь подходящее, чтобы переодеться для поездки; они постаралась второпях приспособить на себя мужское платье, но все было ей не впору — слишком уж различались она и ее возлюбленный ростом и сложением, тут понадобился бы искусный портной, но разве любовь остановят такие пустяки? Словом, Кассандра перерыла все и выбрала наконец костюм покороче из светло-желтого муара. Вдруг она заметила, что в карманах шуршат бумажки, и сразу подумала — вероятно, это письма, они, быть может, откроют ей, кто пленил и держит в узилище сердце ее кумира. И вот она развернула одно из писем, что Лисида писала дону Хуану еще в Толедо, когда его любовь была в разгаре и встречала самый нежный прием, — все письма, полученные в Толедо, дон Хуан возил с собою, и, разумеется, нелегко было ему забыть госпожу, имея при себе столь усердных ее слуг. Письма были рассованы по карманам всех его панталон, и всякий раз, надевая другой костюм, он перечитывал лежавшие там письма. Сейчас Кассандре попались самые нежные и многозначительные, писанные в канун свадьбы, — наиболее холодным обращением было там «супруг мой и повелитель». Прочла она первое попавшееся и выместила свою досаду, разорвав его на клочки. Затем второе. Третьего уже не стала читать и, терзаясь от ревности и, как ей казалось, обиды, — когда мы, женщины, любим по-настоящему, то не можем простить мужчине даже его прошлые амуры, — залилась горючими слезами и воспылала жаждой мести. Однако вскоре она одумалась, рассудив, что дон Хуан, видимо, женат, а стало быть, ее мечты неосуществимы, и приняла достойное решение не давать им ходу и склонить слух к признаниям Просперо и увещаниям его ходатаев.