— Когда больных много, врач (разумеется, достойный Этого звания) спешит посетить первым того, кто опаснее болен и нуждается в срочной помощи. Итак, поскольку мы, все трое, находимся в лазарете Амура — полагаю, такое название уместно для страдающих любовными недугами — и вы, дон Гарсиа, больны тяжелей других, так что едва не угодили в палату неизлечимых (хотя последние ваши слова, по которым я, подъехав, узнал вас, позволяют надеяться на поправку и излечение с помощью моих дружеских советов), то не обессудьте, ежели я попрошу вас первым рассказать, как зародилась ваша страсть и как она развивалась, а о своей доложу потом. Я-то болен уже не первый год, притерпелся и вдобавок, судя по вашей беседе с Серафиной (ее конец я слышал, хоть и смутно), могу тешить себя надеждой на исцеление. Также и Серафине не следует отчаиваться: в любви к вам у нее нет соперницы, и вы, кажется мне, уже начали разочаровываться в своем предмете — а это верный признак исцеления. Во имя нашей дружбы, умоляю, объясните, что с вами происходит. Когда я уезжал, вы были неучем в любви, ныне же я застаю вас чуть не профессором сего факультета. Признаюсь, удивлению моему нет границ.
— По многим причинам, — ответствовал дон Гарсия, — я повинуюсь вашему желанию. Уж хоть бы потому, что влюбленному всегда становится легче, когда он рассказывает о своих горестях. Говорят, правда, что воскрешать их в памяти — все равно что бередить раны, однако я держусь иного мнения. Недаром больные любят жаловаться — скорбь, изливаясь через отдушину уст, меньше гнетет сердце, а сострадание слушателей, их сочувствие несчастному, облегчают его муки. Когда бремя разделено, его легче нести, и если радость, когда ее сообщишь друзьям, возрастает, то горе, напротив, уменьшается. Все это, а также ваша просьба побуждает меня как можно точней поведать мои злоключения. Что ж, начну по порядку. Первые дни после вашего отъезда я был так огорчен, не имея от вас вестей, что едва не обиделся, хотя оправдывал вас тем, что в сердце страждущего влюбленного уже не остается места для друзей и знакомых. Не зная, чем бы занять свои мысли и досуг, я, как нищий молит о подаянии, молил бога о развлечении, чтобы хоть видимостью веселья скрасить одиночество тоскующей души. Без вас все для нее опустело, лишь вы были для нее желанным гостем (ибо сходство судеб и склонностей связало наши души крепкими узами), для всех других она держала дверь на запоре. Бросаясь от одного развлечения к другому, я наконец решил поехать на празднество, которое справляют в неделю после дня тела господня в знаменитом селении Йепес, славящемся торжествами в честь сего таинства, равно как благородным вином. В этот раз празднование ожидалось особенно пышное, под стать высокому рангу устроителей; по всей округе шла молва о неслыханных расходах на всякие диковины, которыми владельцы Йепеса хотели показать свое богатство и щедрость. Народу собралось видимо-невидимо со всей округи, в том числе немало из нашего города. Отправился туда и я, сопровождая двух знатных юношей, чьи богатые поместья в Полане и влиятельные знакомства в Толедо делали их общество весьма лестным для самых родовитых толедских кабальеро.
Приехали мы за день до начала празднеств и остановились в доме зажиточного горожанина — в такое время все они принимают постояльцев, кто из любезности, а кто из корысти. За три-четыре часа, что оставались до ужина, мы разузнали обо всех местных и приезжих дамах, как это водится, когда попадаешь в маленький городок и не знаешь, куда девать время; затем одному из моих спутников пришла в голову мысль сыграть в ломбер, что я и предложил двум другим идальго, остановившимся в том же доме. Один из них, проиграв нам дважды и потеряв двадцать эскудо[15], вошел в азарт и стал нас упрашивать, хоть мы и упирались, сыграть в парар (картежная горячка не менее опасна, чем тифозная: тиф почти мгновенно лишает нас жизни, а ломбер — ее опоры, сиречь денег). С переменой игры неудачливому игроку пришлось еще хуже, его товарищ и в этом разделил его судьбу. В несколько партий они высыпали из кошельков тысячу эскудо, а в душе, уверен, осыпали тысячью проклятий и себя за то, что затеяли такую игру, и само это, для них уже невеселое, празднество. Их деньгам пришел конец, а заодно и моему желанию играть, к тому же нас позвали ужинать. Но тут один из них вытащил усыпанный алмазами образок пречистой девы, а его приятель золотой, тоже в алмазах, вензель.
15