Пока новобрачные торопили слуг, чтобы живей подавали яства и не задерживали начало турнира на гостеприимном Тахо; пока Серафина мчалась в город, перебирая в уме всяческие доводы против ненавистного брака, чтобы убедить дядюшку защитить ее, — двое друзей, дон Хуан и дон Гарсиа, урвав часок-другой у сна, предпочли употребить это время на беседу о своих невзгодах, нежели на восстановление своих сил. Прежняя их дружба была скреплена новыми узами — что греха таить, в разлуке даже самая прочная дружба слабеет, а то и вовсе рвется. Дон Гарсиа упросил дона Хуана поведать о своих странствиях, и тот, желая угодить другу, а пуще всего желая, чтобы дама его сердца сменила гнев на милость, начал так:
— Многолетняя дружба, дон Гарсиа, сроднила нас обоих, всякую мало-мальски важную тайну, всякую радость и горе мы всегда делили пополам. Однако еще в те годы, когда мы жили вместе, дало себя знать различие наших склонностей — я стал данником любви, вы же остались свободны, — и хотя вы знали о моей страсти, я не решался посвятить вас во все ее подробности, смешные и пустячные на взгляд человека равнодушного, но для влюбленного полные значения. Попытаюсь же оживить прошлое в вашей памяти, дабы вы убедились, сколь сильна эта страсть, и узнали о причине длительной моей отлучки (уезжая, я вам о ней не сказал и теперь почитаю своим долгом уплатить тот). Начну по порядку: как в моем сердце зажгли любовь милости Лисиды и как моя владычица покинула меня, а я — Толедо.
Целый год, как вы знаете, юное мое сердце томилось в алжирском плену у прекрасной Лисиды. Почти столько же времени любовь мою подогревала ревность к сопернику, дону Валтасару, человеку молодому, знатному, богатому и оттого дерзкому. Полагаясь на свои преимущества, он настойчиво осаждал Лисиду, а я, хоть и колебался между надеждой и страхом, все же не считал его опасным противником и в отчаянье не впадал: я верил, что моя возлюбленная, пленявшая всех кротостью, никогда не предпочтет человека, на чьем счету числилось без счета обманутых девиц, просчитавшихся в своих расчетах. Но и покоен вполне я не был: надо было следить за интригами соискателя (который до сей поры упорствует в своих намерениях) и противодействовать его козням.
Репутация у дона Валтасара была изрядно испорчена: не одна хорошенькая девушка, слишком легко поверившая его клятвам и оплакивавшая свое легковерие, платила ему за обманутые надежды оскорблениями, как он за все их ласки — забвением. Это обстоятельство, а также уверения Лисиды, что ее сердце принадлежит только мне, что ни на кого другого она и смотреть не хочет, вселяли в меня самонадеянность чрезмерную и неоправданную, как убедился я позже на горьком опыте. Что ж, поделом глупцу, который доверяется самой изменчивости, то бишь женщине, — ведь это псе едино!
И вот однажды, когда я добился от Лисиды самого нежного ответа и считал себя счастливейшим человеком, я отправился играть в бильярд, чтобы скоротать часы до сумерек, уже не раз скрывавших наши любовные встречи, — свидетели тому улица и балконная решетка Лисиды. Вдруг в залу заходит мой коварный соперник с необычно сияющим лицом, я только глянул на него и обмер: ревность не хуже астролога умеет определять по ей одной известным приметам свою судьбу — есть ли причина, чтобы ей разгораться или угасать. Я спросил, чему это он так рад, — хотя по вечерам мы были злейшими врагами, но днем все же разговаривали. Он отпел меня в сторону и тихонько сказал:
— Я всегда считал вас, сеньор дон Хуан, человеком неспособным вредить чужому счастью и уверен, что вы, даже в ущерб собственной любви, уступите без спора там, где право дается не достоинствами, а удачей. Говорю это потому, что в любовном нашем состязании я вас опередил намного, о чем вы узнаете из записки, которую я только получил и готов вам показать. Прочтите ее про себя, но не вздумайте мешать моему блаженству; хотя оно еще не полное, но надеюсь, что сумею удивить вас и оно станет таковым в самом скором времени.
Он подал мне записку; я, не находя слов для ответа, ибо растерял их от волнения, впился глазами — да что там! — всем существом в строки, гласившие следующее:
Родня моя прилагает куда больше забот, чтобы прибавить их мне, нежели Вы — чтобы защитить делом, а не словами свое право, которого хотят Вас лишить. Ежели соберетесь с духом и ночь будет темная, встретимся нынче вечером на обычном месте — дома у нас много новостей, о них надо не писать, а слезно рыдать, и главная еще впереди.