Комедия, называвшаяся «Стыдливый во дворце», за несколько лет до того снискала всеобщую похвалу, будучи представлена не только во всех испанских театрах, но и в славнейших театрах Италии и Индий; немало лестного было тогда сказано о ее сочинителе, а одна из могущественнейших особ Кастилии, почтив его музу, придала блеск его творению, исполнив роль Стыдливого и устыдив своим искусством всех прочих актеров, ибо они убедились в превосходстве игры того, кто занялся театром лишь на время, как пристойной забавой, тогда как они учились своему ремеслу много лет.
Теперь комедия была сыграна особами, составлявшими цвет ее родины; дамы — Анарда, Нарсиса, Люсинда и донья Леокадия — блистали красотой и благородством; их участие наделило представление высочайшими достоинствами — ведь если актеры, разыгрывающие комедию, ее не портят, она сама по себе заслуживает всяческих похвал и восхищения, ибо в наши дни, рвением беспристрастных и умелых сочинителей, комедия очищена от всех непристойных выражений и поступков.
Вначале четыре музыканта, игравшие на различных инструментах, и две дамы усладили гостей пением и музыкой. Слова песен, как и описание плясок и интермедий, я приводить не буду, дабы не сделать эту книгу утомительной и ее портить удовольствие, которое получат мои друзья, читая подряд включенные в нее комедии. Достаточно сказать, что музыку сочиняли: Хуан Блас, единственный в этом искусстве; Альваро — хоть и не первый, но и не второй среди музыкантов; и лиценциат Педро Гонсалес, который не уступает двум другим — потратив несколько лет на совершенствование музыки человеческой, он, дабы ее возвысить, надел облачение ордена Божьей матери Милости и у себя в монастыре почитается чудо-фениксом, бывши в миру сладкоголосым лебедем. Интермедии сочинил дон Антонио де Мендоса[69], чьи шутки и каламбуры столь же совершенны, как его кротость и благородство; пляски же ставил Бенавенте, услада души и утеха природы, — короче, одно из чудес нашего Тахо. И если имена авторов должны были создать зрелищу славу, то участники представления в «Буэнависте» лишь умножили ее. Итак, когда музыканты удалились, на подмостки вышел актер, прочитавший «Лоа»[70].
Когда ж и он удалился, был показан изящный, плавный танец, после которого началась знаменитая комедия «Стыдливый во дворце».
Приятное любопытство, вызванное комедией, искусство актеров, роскошь костюмов и разнообразие действия увлекли зрителей — время прошло незаметно, и хотя представление длилось около трех часов, они нашли в нем лишь один недостаток — краткость; так утверждали зрители беспристрастные, расположенные к тому, чтобы развлечь душу поэтическим сюжетом, а не критиковать его; но нашлись и трутни, которые, не умея делать мед, воруют его у трудолюбивых пчел, — не в силах подавить свою натуру, они со злобным жужжанием пытались вонзить свои жала в соты, наполненные поэтом. Одни сказали, что комедия чересчур длинна; другие — что нескладна. Нашелся педант от истории, заявивший, что поэт достоин кары, ибо, вопреки свидетельству португальских анналов, сделал герцога Коимбрского дона Педро пастухом, когда, мол, на самом деле тот погиб, сражаясь против своего племянника, короля дона Алонсо, и не оставил наследников; и что, мол, для дона Аверо и великого герцога оскорбительно, когда его дочерей изображают столь ветреными, что они, вопреки велениям целомудрия, не стыдятся обнаружить свою нескромность в собственном, недоступном для чужих взоров саду. Как будто вольный бег Аполлона можно сдержать точным следованием истории и сочинитель не смеет на основе исторически достоверных образов воздвигать здания вымысла! Но подали голос и защитники отсутствующего автора — вступившись за его честь, они отразили доводы зоилов, хотя вряд ли возможно переубедить упрямых тупиц — этих самовлюбленных Нарциссов, всегда готовых критиковать чужие творения, но не видящих недостатков в своих собственных.
— Среди многих изъянов, — сказал один напыщенный болван (уроженец Толедо, что я охотно оспорил бы, но стоит ли дивиться, если в числе стольких ученых и великодушных сынов, украшающих приветный сей край, окажется один злобный выродок), — для меня несносней всего глядеть на то, как вольно поэт преступает границы и законы, которые положили для комедии первые ее зачинатели и изобретатели; известно ведь, что все действие — начало, середина и конец — должно умещаться не более чем в двадцать четыре часа, да чтобы и место не менялось, а тут поэт растянул любовные приключения на целых полтора месяца. Но даже и в такой срок, по-моему, невероятно, чтобы знатная, благоразумная дама могла без памяти влюбиться в пастуха, сделать его своим секретарем, объявлять ему в загадках свою страсть и, наконец, предать свое доброе имя в полную власть человека столь низкого звания — ведь оба они полагали, что славным гербом его рода можно было назвать абарки[71], его поместьем — хижину, а его подданными — жалкое стадо коз и волов. Уж не стану говорить о странном заблуждении доньи Серафины (которая в остальном изображена как особа разумная), когда она, влюбившись в портрет и ничего не зная об оригинале, кроме того, что сказал ей дон Антонио, унизилась до поступка, недостойного даже сельской красотки, и принимала в темноте человека, которого при свете огня могла бы наказать и повергнуть в прах. Кроме того, я не понимаю, почему должна называться комедией пьеса, где действующие лица — герцоги и графы, меж тем как даже в самых серьезных комедиях дозволено изображать лишь горожан, видных купцов и дам среднего сословия.
69
70