Злопыхатель хотел было продолжать, но его перебил дон Алехо; как устроитель празднества он почел долгом защитить комедию и сказал:
— Вы кругом не правы; прежде всего, учтивость велит гостю не говорить дурного о блюдах, которые ему подают, — как бы скверно ни были они приготовлены, — ибо он обижает хозяина; но, кроме того, в этой комедии соблюдены правила, которые в ходу ныне. И на мой взгляд — в согласии с теми, кто умеет судить беспристрастно, комедии, представляемые ныне в Испании, ежели сравнить их с древними, не в пример лучше, хоть сочиняются не по первоначальному замыслу изобретателей комедии. Да, древние авторы установили, что в комедии надлежит изображать лишь такое действие, которое может совершиться в душе человеческой за двадцать четыре часа. Но сколь нелепо было бы, если б в такой короткий срок разумный юноша успел влюбиться в благонравную даму, снискать ее расположение дарами и нежными речами и, когда еще дня не прошло, настолько пленить ее и преуспеть в любви, что, начав ухаживать утром, вечером он уже на ней женится! Как же тут найти время для ревнивых подозрений, горького разочарования, утешительной надежды и прочих чувств и атрибутов любви, без которых она ровно ничего не стоит? И как может влюбленный заявлять о своей верности и стойкости, пока не пройдут дни, месяцы и даже годы для испытания его постоянства?
Эти несуразности, на взгляд всякого мало-мальски понимающего человека, куда серьезней, чем то, что зрители, не вставая с места, видят события, происходившие в течение многих дней. Ведь, читая историю на нескольких страницах, мы в два-три часа узнаем о делах, свершавшихся в течение долгого времени и в разных местах, — так и комедия, являющая нам наглядное воплощение ее сюжета, должна, коль его предметом служит история двух влюбленных, правдиво изображать то, что с ними могло произойти, и одним днем тут не обойтись, это было бы неправдоподобно; оттого-то в комедии надо допустить, будто проходит столько времени, сколько необходимо, чтобы действие имело законченность; недаром поэзию назвали «живым художеством» — она подражает живописи, которая на малом пространстве холста в каких-нибудь полторы вары[72] изображает дали и расстояния, кажущиеся нашему взгляду подлинными; несправедливо отказывать перу в свободе, что дарована кисти, когда в его творениях настолько же больше смысла, насколько речь человека, говорящего на родном нашем языке, понятней для нас, чем язык немого, изъясняющего свои мысли с помощью жестов. И если вы скажете мне, что, продолжая чье-то дело, мы должны соблюдать предписания его зачинателей — иначе-де нас укорят в тщеславии и неблагодарности к тем, кто светочем своего таланта озарил путь нам, их преемникам, — то я отвечу: разумеется, почтения достойны люди, которые сумели одолеть трудности, сопутствующие всякому начинанию, несомненно, однако, и то, что когда изобретенная древними комедия обогащается новыми усовершенствованиями (что неизбежно, хоть и нелегко), суть ее сохраняется прежней, но частности с течением времени изменяются и улучшаются. Хороши бы мы были, ежели б по той лишь причине, что первый музыкант извлекал ритм ударных и неударных звуков и музыкальную гармонию из стука молота о наковальню, нынешние наши музыканты таскали на себе орудия Вулкана, а те, кто добавил струны в арфе, заслужили бы не похвалу, а кару за то, что дерзнули очистить музыку древних от всего лишнего и бесполезного и придали ей совершенство, коим мы ныне гордимся! В том-то и состоит различие меж Природой и Искусством: созданное Природой остается в своем изначальном виде и не может быть изменено, на яблоне всегда будут расти яблоки, а на дубе — его деревянистые плоды. Но даже и тут различия почвы и воздействие разных климатов порою настолько изменяют создания Природы, что они словно образуют другие, новые виды. Так, ежели верить тому, что пишет Антонио де Лебриха[73] в прологе к своему «Словарю», бог создал вначале лишь один вид дынь, из которого потом образовалось множество различных видов, как, например, тыквы, кабачки и огурцы, и все они произошли из той же дыни. Кроме того, садовник тоже может, по крайней мере частично, изменять растения посредством прививок. Из двух различных видов он создает третий, как то бывает, когда на айву прививают персик и получают особый вид персика, в котором золотистая окраска и кислый привкус айвы сочетаются со сладостью и мясистостью персика. Однако в изделиях ремесла, при том что суть их остается прежней, всякий день меняются их употребление, мода и отдельные частности. Первым портным, скроившим одежду для наших прародителей, был господь бог, ежели дозволительно наделить сим скромным званием столь преславного мастера, но, думаю, это не будет неприлично, ибо господь есть все во всем сущем. Так неужто же мы должны ходить, как наши праотцы, в звериных шкурах и осудить всякие платья — я говорю не о бесстыдных и соблазнительных нарядах, которые достойны порицания, но о благопристойных светских и духовных одеждах, — лишь потому, что эти платья по ткани и покрою своему разнятся от первых образцов. Разумеется, вы ответите, что не должны. Но если в созданиях рукодельного мастерства, существование коих зависит от изменчивой воли людей, обычай может преображать и в платьях, и в ремеслах даже самую их суть, а в твореньях Природы, посредством прививок, всякий день создаются новые виды плодов, — надо ли удивляться тому, что комедия, подражая и ремеслу и Природе, изменяет правила своих изобретателей и, искусно скрещивая трагическое с комическим, создает приятную смесь двух этих противоположных начал, а также, заимствуя нечто от каждого из них, выводит то персонажей серьезных, как в трагедиях, то смешных, как в древних комедиях? Еще добавлю, что ежели высокий талант Эсхила и Еврипида у греков и Сенеки и Теренция у латинян стал основанием для того, чтобы они учредили законы, так рьяно защищаемые их последователями, ослепительное дарование нашего испанского Веги[74], красы Мансанареса, кастильского Туллия и феникса нашего народа, настолько превосходит их в обоих видах драмы и по количеству и по качеству творений, — еще не вполне постигнутых, но наполняющих его врагов завистью и бессильной злобой, — что одного его превосходства над древними достаточно, дабы отменить их установления.
73
74