Изысканный слог басни чрезвычайно понравился тем, кто ее понял, да и те, кто не понял, принялись без меры хвалить ее, превознося до небес, — все невежды, желая прослыть учеными, делают вид, будто отлично разбираются в том, чего им ввек не постичь, особенно же по части критической поэзии, которая ныне тем больше в почете, чем меньше людей, ее понимающих.
— По-моему, — сказал дон Алехо, — к этой басне применимы тема и девиз, с которыми дон Мельчор выступил на водном турнире, ежели при его учтивости и скромности он способен кого-то осуждать.
— Нет, нет, — отвечал дон Мельчор, — эти стихи не попали в мое чистилище — ведь между поэзией культистской и критической существует большая разница[83]. Изящество слога и отбор изысканных слов, сочетаемых согласно естественным законам нашего языка, всегда достойны одобрения, — так, заботы искусного садовника, сумевшего из многих растений своего сада составить букет, в коем красуются самые редкие и отборные цветы, надлежит вознаградить похвалой и благодарностью. Стихи этой басни, услаждавшие наш слух, — именно такого рода. Однако есть иные стихи, которые с первого чтения жестки и неудобоваримы и нуждаются в Толмачах-грамматистах, новых Эразмах[84], толкующих наш испанский язык; прилагательные там насильно разлучены со своими существительными, глаголы задвинуты в конец фразы; право же, пока их авторы не принесут публичного отречения, любая насмешка над ними оправданна, как над человеком, потчующим званых гостей птицей, изжаренной вместе с перьями, и плодами в кожуре, — прежде чем душа получит пользу от сути, разум сломает себе зубы. Такие стихи я порицаю, а стихи басни одобряю и хвалю.
Кое-кто из приверженцев этой школы хотел было за нее иступиться, но тут вошел слуга дона Хуана де Сальседо и доложил своему господину:
— У ворот стоит паломник, лицом прекраснее всех, кого благочестие когда-либо изгоняло из испанских пределов; он умолял меня попросить для него у вашей милости подаяния ради Христа и каталонки Дионисии.
— Господи помилуй! — с волнением вскричал дон Хуан. — Кто вздумал оживить для моего слуха это дорогое имя?
Скажи ему, пусть войдет. Даже не будь я по натуре склонен помогать чужеземцам — а меня κ этому обязывает радушный прием, оказанный мне не раз в чужих краях, — рекомендательных писем, заключенных в звуках сего имени, было бы достаточно, чтобы я отдал страннику все, чем владею.
Не очень-то приятно было Лисиде слышать столь восторженные речи о неизвестной чужестранке — ревность, скрывая на сей раз свой синий цвет под личиной румянца, окрасила ее щеки.
Пригожий паломник вошел в сад и, отличив среди всех дона Хуана, снял шляпу, увешанную посошками да ракушками[85], — по плечам его и спине рассыпались тогда пряди золотых волос, которые, владей ими Милан, удвоили бы цену тамошних галунов и тканей. Изумленный толедец сразу узнал, кто перед ним, — трудности долгого пути, суровость непогод, дерзость солнечных лучей не сумели лишить прелести это дивное лицо, хотя несколько умалили ее. Неожиданная радость заставила дона Хуана забыть о том, как мало надо для ревнивой подозрительности, чтобы она воздвигла горы огорчений, и он, заключив паломника в объятия, молвил:
— Для полного блаженства, прелестная Дионисия, мне не хватало лишь вашего присутствия, зато теперь большего нельзя и помыслить. Отныне наш Толедо, раз его почтила такая гостья, можно по праву назвать городом счастья; его красавицы получили достойную подругу; его благородное дворянство умножило свои ряды; его река гордится, что сможет служить вам зеркалом; его горы ликуют, что вы будете по ним ступать; его рудники стали богаче; топазы — драгоценней; жители — счастливей; а я, как самое заинтересованное лицо, буду держателем всей суммы этих прибылей, которые распределят меж собой, увидев вас, толедские окрестности.
Ответом растроганному дону Хуану были не слова, но слезы и красноречивые взгляды бирюзовых глаз паломника, — слезы радости, вызванные тем, кого видела Дионисия, текли ручьем, смешиваясь со слезами горя по тому, кого она не видела. Их примеру последовали, хоть и по другой причине, слезы, которыми встревоженное сердце Лисиды затуманило ее очи, — ни благоразумие, ни стыдливость не могли их удержать, ибо внезапно нахлынувшую ревность подавить невозможно. Окружающие заметили это и даже подумали — судя по красоте той, кто их вызвал, — что подозрения Лисиды обоснованны. Неосторожный супруг тут же спохватился и молвил:
83
84
85