Как только мой возлюбленный и я сошли с галеры и убедились, что спасены от корсаров — хотя при мысли о том, что дон Хуан в их власти, мы готовы были променять свою свободу на его плен, — мы стали думать, что делать дальше. Продолжать путешествие и прибыть в Неаполь без поддержки нашего доблестного друга было неразумно, вернуться в Испанию опасно, остаться в этом бедном и диком краю значило обречь себя на нищету. И все же мы попросили капитана оставить нас здесь — тогда мы сможем предпринять поиски и узнать, попал ли дон Хуан в плен или же, под защитой лесных дебрей и чащоб, сумел спастись, и тогда мы постараемся привезти его в этот город. Видя нашу решимость и ощущая в себе не меньшую, капитан, надеясь осуществить свои желания, сказал:
— Прежде чем я изложу вам, отважные мои странники, каким образом я намерен помочь вам и успокоить свою душу — что одно и то же, — вы должны оказать мне честь, объявив без всякой утайки и обмана, откуда вы, какого звания и по какой причине отправились в плавание. Я же заверяю вас честью и словом благородного человека, что от души полюбил вас и готов пожертвовать своей жизнью, достоянием и добрым именем, чтобы вы, оставшись здесь, не страдали от отсутствия дона Хасинто, столь прискорбного для вас обоих и огорчительного для меня.
Мы поблагодарили за добрые слова, не догадываясь о скрытом в них злом умысле, и дон Далмао сказал капитану:
— Благородству, выказанному вами доныне, сеньор капитан, настолько свойственны подобные чувства, что, если бы вы и не заявили о них, никто из нас в этом не усомнился бы. Сведения, которые вам желательно узнать, я и без вашей просьбы сообщил бы вам, уж ради одной вашей любезности, — не убоялся бы доверить доблестной вашей душе тайны, огласка коих может нас погубить. Клавела и я родом из Каталонии, из города Лерида — мы дети одного тамошнего кабальеро, весьма уважаемого за благородство и миролюбие. Примерно год тому он скончался, и с ним — наша надежда, что король наградит его за многие доблестные деяния во Фландрии и в Милане и этим обеспечит моей сестре приданое, а мне наследство, соответствующие нашему званию. С уймой грамот и долгов отправился я в столицу, где провел два месяца в хлопотах и огорчениях, ибо ходатайствам бедняков там не очень-то дают ход, между тем бедность и красота моей сестры, столь нуждающиеся в опоре и защите, требовали моего присутствия, и я решил возвратиться на родину. В бытность мою в Мадриде я снискал дружбу дона Хасинто де Карденас, что нам весьма пригодилось: узнав о моем решении, о безуспешности моих хлопот и о бедственном нашем положении, не позволяющем вести подобающий нам образ жизни, он предложил, чтобы мы поехали с ним в Неаполь, куда он как раз собирался по просьбе вице-короля, своего родственника и доброжелателя. Дон Хасинто обещал и нам его покровительство. По опыту зная благородство моего друга и великодушие, не ограничивающееся любезными словами, я принял его предложение, и мы вместе поехали в Каталонию. Прибыли мы в Лериду, я известил сестру о нашем намерении, а дон Хасинто своими уверениями, что все обещанное будет исполнено, и щедростью в приготовлениях к путешествию укрепил наши надежды. Все вместе мы погрузились на вашу галеру в одежде паломников, чтобы она помогла нам найти покровительство, даруемое Римом усердным его почитателям. Мы с сестрой любили дона Хасинто не столько ради выгод, что сулило знакомство с ним, сколько ради высоких душевных качеств, открывшихся нам в его учтивости, доблести и кротости. И вот небо отняло его у нас! Видно, это довершение наших бед — кара за мои грехи, павшая и на невинную сестру! Судите же, сеньор капитан, сколь уместны сейчас ваши благородные предложения и сколь оправданна скорбь наша о потере такого друга!