Выбрать главу
Слушай, ночь, все в покое. Глаз горящий огромный, Соглядатай нескромный, Скрылся там, за рекою. Помани же рукою Марса в латах багровых К той, в лучистых покровах, Что тебя предвещает... Их любви не смущает Страх очнуться в оковах[120]. Слушай! Сплетницы-птицы Смолкли. И без движенья Люди в изнеможенье Опустили ресницы. Нет молчанью границы С запада до востока. Слово ранит жестоко Обуянных любовью... И, чужда суесловью, Ты нема, но стоока. Всех надежней на свете Тайны ты сохраняешь И недаром склоняешь К задушевной беседе. Слушай! Жалобы эти — Первозданны и вечны, — Их в печали сердечной Поверяю тебе я, Зачарован твоею Беспредельностью млечной. Слушай, ночь: непрестанно Лютой жаждой томим я. Хоть бесценное имя Называть я не стану, Славить ту не устану, Что всегда пред глазами, Ту, что в лед или в пламя Повергает всечасно, Ту, которой напрасно Докучал бы мольбами. Я открыться не смею Той, чей образ и имя Мною боготворимы. Пред царицей моею, Раб клейменый, немею... Но, надежду храня, Жду я день ото дня: По клейму Своему Пусть узнает меня!

Печальными этими строфами он и удовольствие нам доставил, и похвалить себя заставил, а кое-кому из присутствующих захотелось узнать, о ком шла речь, — пел он с такой страстью, что за нею угадывались чувства куда более пылкие, чем он сам бы желал и чем мы воображали. Дон Далмао был доволен, видя, что юноша занялся наукой, которая побуждает к благородным делам, — никто не станет отрицать, что любовная страсть делает человека щедрым, находчивым, усердным, отважным и искусным во всевозможных рыцарских забавах. Поразмыслив же о том, кто мог быть предметом воздыханий начинающего влюбленного, и убедившись, что лишь красота Клеменсии способна привлечь взоры столь незаурядного юноши, он в душе решил способствовать этой любви, ибо оба были ровней и выбор юноши казался ему удачным. То же думала и я. А тут еще Клеменсия приняла загадки, предложенные в стихах дона Леонардо, на свой счет; ликуя, что любовь ее нашла ответ, и торжествуя, что ее так восхваляют, она запела:

Ведут и камни разговор: То звуки, полные печали, Что повторяет эхо гор... Так мыслимо ль, чтоб мы молчали? Обманчив знак. Невнятен взор. Коль впрямь от страсти погибаю, Мне доля не страшна любая; Пусть жребий выпадет любой, Но я, назвав себя рабой, Скрывать не стану, чья раба я. Влюбленные, возьмите в толк: Амур дает вам властелина Затем, чтоб голос ваш не молк, Прославить имя господина — Вот в чем раба и честь и долг. Пусть не гордится безъязыкий Служеньем жертвенным владыке; Он молча жизнь готов отдать, Но — для чего? Кому? Страдать, Чтобы страдать, — обычай дикий. Все не молчит, по говорит: Сердцебиенье — о смятенье, Окраска яркая ланит — О гневе или о смущенье... Лист на ветру — и тот шумит. Амур известен слепотою, Но не страдает немотою — И нам не завязал язык. Услышь, хозяин, рабий крик: «Неужто милости не стою?»

Различные мнения двух влюбленных вызвали у нас спор — какое из них более разумно и верно; в заключение супруг мой сказал, что в любви достойна уважения лишь та молчаливость, которая не кичится перед светом милостями дамп и не дозволяет им выйти за пределы уст; однако тот, кто надеется, что, если будет молчать о своих страданьях, дама угадает о них по его глазам, тот совершает глупость непростительную и молчанье его похвалы не заслуживает — ведь есть столько слов, коими язык может выразить чувства! Итак, Клеменсия вышла из спора победительницей и ликовала, что взяла верх над виновником ее страданий; он же вознамерился искать удобного случая, чтобы открыть свое сердце и объявить мне — то ли прямо, то ли через третье лицо — о своих мечтах.

Среди всех, кто был тогда у ручья, не нашлось бы ни одного человека, который по стихам дона Леонардо и по глоссе Клеменсии — в поведении еще более откровенной, чем в словах, — не заключил бы, что они любят друг друга. Молва об этом пошла по округе, через несколько дней это уже считалось делом решенным — ждали только, что вот приедет отец красавицы горянки, состоится свадьба и все будут их поздравлять.

Дошла молва и до ушей дона Гильена и его жены. Как люди разумные, они виду не подали, а в душе обрадовались, говоря себе, что, предоставь сын выбор им, они вряд ли сделали бы его удачней. Так получилось, что все мы обманывались, а дон Леонардо не переставал тайно вздыхать и наконец решил нарушить молчание; не полагаясь, однако, на свою смелость, он, очутившись однажды наедине с той, кого считали его дамой, подумал, что родство, дружба и ум Клеменсии побудят ее выступить в его пользу и что лучшего адвоката ему не сыскать.

вернуться

120

Страх очнуться в оковах. — В этой строфе обыгрывается миф о тайной любви Марса и Венеры и о разоблачившем их Аполлоне-Солнце (см. коммент. 29 к стр. 64).