Вот чего у Когана не отнять, так это умения вовремя определить, откуда пахнет паленым. Он мог часами мурыжиться с пятиминутным заданием, превращая плевое, в общем-то, дело чуть ли не в миссию по спасению вселенной, мог навскидку выдать штук десять отмазок (а, немного пораскинув мозгами, ещё пятнадцать), почему «нет». Мог, особо не раздумывая, назвать бесчисленное количество причин, почему вверенным ему делом должен заниматься кто угодно другой, только не он, но особая еврейская чуйка ещё никогда не подводила его в критических ситуациях. А это была, без сомнения, одна из них. Нацепив свою самую доброжелательную улыбку, Коган с осторожностью сапера на минном поле уточнил:
— Ах, финансовые. Ну, что вы, это же элементарно. Там всё, как и у наших, только в вводных…
— Вот ты австриякам всё сам сейчас и расскажешь! — перебил генеральный и, взяв бухгалтера под локоток, потянул прочь из уборной.
Переговоры шли странно. Не сказать, что непродуктивно, но в высшей степени странно. Начнём с того, что при виде Бондаренко, ввалившегося в комнату переговоров с заявлением: «А вот и наш главный бухгалтер», представители заказчиков сначала хором икнули, а затем не менее синхронно заулыбались. Хотя, в общем-то, не совсем понятно, с чего бы вдруг. Ни встрёпанные генеральный с замом, ни старательно разыгрывающий из себя мебель новоявленный «главбух» к такой демонстративной доброжелательности явно не располагали.
Но и эта странность меркла по сравнению с энтузиазмом, продемонстрированным австрийцами в готовности закрывать глаза на явную некомпетентность Когана, проявленную им поначалу. Правда, немного придя в себя и сообразив, что увольнять его вот прямо сейчас, не отходя от кассы, никто вроде не собирается, он втянулся, припахал сопровождавшего иностранцев консультанта рыться в бумагах, а переводчика — переводить каждую запятую, и смог таки предоставить необходимые данные. И всё это на фоне немеркнущих и каких-то покровительственных улыбок. Коган старательно вспоминал все актуальные требования, так некстати игнорируемые им ранее, смущенно улыбался и тихо недоумевал.
Впрочем, частичный ответ на свой невысказанный вопрос и он, и его начальство получили в тот же день. Закончив со всеми необходимыми бумагами, австрийцы вежливо откланялись, пообещали самым тщательным образом и в ближайшее время рассмотреть предложение и напоследок сообщили, как они рады-счастливы обнаружить в этой суровой и дикой стране оплот разумности и либерализма.
— Ась? — не сдержался Михаил Степанович, второе по старшинству лицо в компании, бывший преподаватель права в местном институте, крайне вежливый и интеллигентный человек.
— Нам, как лицам взращенным на принципах демократии и либерализма, — вещал глава представительства заказчиков устами своего переводчика, — неимоверно тяжело работать в вашей стране. Вы же меня понимаете?
— Ась? — подтвердил Михаил Степанович.
— Как мы можем доверять тем, кто ставит во главе не индивидуальные качества человека, а такие мелочи, как его сексуальная ориентация?
— Ась? — генеральный на этот раз был удивительно солидарен со своим замом.
— Но мы рады, что смогли найти столь толерантного партнера, — закончил австриец, подмигнул икнувшему Когану и вышел.
— Так… — цепкий ум бухгалтера сложил два и ещё два, получив верный результат. — И кто мне может объяснить, на что эти толерасты намекают?
— Да, Миша, — пришел в себя генеральный, — а откуда они?..
— Да я почём?.. Стёп, а Стёп, — взгляды всех троих скрестились на секретаре, до того сидевшем тихо как мышка в самом дальнем углу комнаты, — ты чего фашистам наплел, пока нас не было?
— А что я, Николай Владимирович, — принялся оправдываться тот, — я ничего. Они спросили, где главбух, я сказал, что в отпуске с мужем. Я же не знал, что нельзя говорить. Вы ж мне ничего не сказали. А я что…
— С мужем? — окаменел Коган. — В отпуске? С мужем в отпуске? Я. С мужем. Моим мужем. Я с моим мужем…
— Два, — не моргнув глазом предложил Бондаренко.
— Что «два»? — уточнил недоглавбух.
— Два месячных оклада, и мы забываем об этом досадном недоразумении.
— Вы с ума сошли, — возмутился Коган. — Вы позволили себе вынести на обсуждение абсолютно чужих людей мою предполагаемую, я подчеркиваю — предполагаемую, личную жизнь, и надеетесь купить молчание деньгами? Вы вообще в курсе, что в нашей стране клевета уголовно наказуема? Вы представляете, какую душевную травму нанесли мне своими действиями? Четыре.
— Два, — торговаться генеральный умел. — И не вешай мне лапшу о своей тонкой душевной организации.
— Три и недельный оплачиваемый отпуск.
— Договорились.
— Вот и ладненько, — довольно улыбнулся Коган. — Нет, всё же, что ни делается — всё к лучшему!
Ни он, ни облегченно вздохнувший генеральный ещё не знали, что ровно через три дня от австрийцев придёт согласие на предложенные условия и приглашение на торжественный фуршет по поводу начала сотрудничества.
Всем.
С супругами и спутниками жизни.
========== Часть 3 ==========
У Романа Матвеевича Когана сложилось навязчивое впечатление, что из отпуска он вернулся в какую-то другую компанию. Доброжелательные улыбки сотрудников, нескончаемый поток приглашений «заглянуть в перерыве на чаёк», преувеличенный восторг по поводу очередной медвежьей услуги… В местном филиале Датского королевства что-то явно пошло наперекосяк.
— Господи, твоя воля, конечно, — затравленно втягивая голову в плечи, шептал Коган, прячась в подсобке от особо активной девицы из отдела кадров, всенепременно возжелавшей накормить его возмутительно некошерными котлетами по-киевски, — но что-то я как-то очкую. Ты б не мог немного сбавить обороты?
Бывшему младшему бухгалтеру, а ныне — и. о. главбуха, было невдомёк, что пока он прохлаждался в отпуске на прополке картошки, недремлющее начальство провело с остальными сотрудниками разъяснительную беседу о толерантности, суть которой сводилась к следующему: любить, холить, а если, не дай Боже, эта дрянь решит уволиться — все отправитесь за ним следом. «Отправляться» никто не желал, а потому дрянь как могли любили, холили и так далее по списку вплоть до слежки с целью выявить «общие интересы» (тут мужская часть коллектива нервно вздрагивала, крестилась и бормотала то ли «Боже упаси», то ли «данунах»).
География когановских интересов оказалась весьма обширной и, как и сам Коган, ввергла горе-следопытов в ступор. Сочетание бильярда и кондитерского кружка было ещё туда-сюда, но еженедельные посещения балета затруднились оценить по достоинству даже самые интеллигентные из них. Что не помешало, впрочем, затравить бухгалтера навязчивыми просьбами объяснить, чем отличается фуэте[1] от па-де-дё[2] и когда же, наконец, будет идти постановка Бэтмена[3].
Вредный Коган оставался верен своей репутации, о балете говорить не хотел и рецепты давал настолько несъедобные, что у местных кумушек даже возникли подозрения, а не издевается ли он. Вот с бильярдом дело поначалу сдвинулось с мертвой точки, но играть на интерес Роман отказывался, а обыграть его ни у кого не получалось. Так что тут отступиться заставило уже опасение за собственное финансовое благополучие.
И уж полное недоумение вызвало то, что бухгалтер был аж целых два раза замечен в стриптиз-клубе. Во время представления. Женского. Это, правда, не стало достоянием общественности по простой причине — у свидетелей не нашлось достойного в глазах собственных супруг объяснения, что они сами там делали. Коган-то, ясно дело, чем там занимался — следы заметал, а вот что по этому поводу может сказать добропорядочный семьянин, природе пока неведомо. «Вот хорошо устроился, пидорас! — завистливо вздыхали они и продолжали: — Ещё и в бильярд играет, когда хочет, еврей хренов».