Злой потенциал знания — одна из главных повторяющихся тем у Толкина. Наиболее четко он просматривается в его пренебрежении к механическим продуктам знания. Такое отношение отражено в его изложении сказания о предательстве эльфийских кузнецов: они "оказались на волосок от того, чтобы взяться за «магию» и машины" (L. 152). Просматривается оно и в его критике "гнусных химиков и инженеров", которые вложили такую силу в руки тех, кто хотел уподобиться царю Ксерксу120, "что у людей порядочных, похоже, никаких шансов не осталось". Он видит лишь один просвет, "и это — крепнущая привычка недовольных взрывать фабрики и электростанции" (L.64).
Картина индустриализованного Шира под управлением Лотто в последней части ВК — это воплощение идеи Толкина о том, что могло бы произойти, если бы знанию "гнусных химиков и инженеров" было позволено взять верх. Одним из первых нововведений Лотто было разрушение старой мельницы и строительство новой "со множеством колес и разных диковинных приспособлений" (R.361). За ней последовали и другие, и единственным результатом всего этого стали грохот, клубящийся дым, зловоние, и выбросы грязи. Мельницы работали круглосуточно, и фермер Коттон полагал, что "если они [Шарки и его подручные] собираются превратить Шир в пустыню, то выбрали верный путь" (R.361). Когда закончилось сражение у Байуотера и незваные гости были изгнаны из Шира, хоббиты стали избавляться от "новых мельниц" и сносить все" что было построено "людьми Шарки" (R.373). Хоббита, подобно Толкину, "не понимали, не понимают и не любят машин сложнее кузнечных мехов, водяной мельницы или ручного ткацкого станка" (Р. 19).
Толкин использует слова металл, колеса, механизмы и машины всегда в отрицательном контексте. Древобрад говорит о Сарумане: "у него вместо мозга механизм из стали и колес" (Т.96). В описании Айзенгарда фигурируют "кузницы и огромные печи. Бесконечно вертелись здесь железные колеса и гремели молоты. Ночью из вентиляционных отверстий вырывались столбы пара, освещенные снизу красным отблеском, или голубым, или ядовито-зеленым" (Т.204). В Ортанке Саруман боролся с энтами при помощи "своих драгоценных машин" (Т.220), как насмешливо назвал их Мерри. "Внезапно по всей равнине скважины и шахты начали извергать и изрыгать огонь и смрадный дым" (Т.221).
Беорн — положительный, хотя и загадочный персонаж, с другой стороны, вообще обходился без вещей, сделанных при помощи кузнечного ремесла, и в его доме, кроме ножей, почти ничего металлического не было (Н.127). Он противопоставлен гоблинам (оркам), которые "делают хитрые штуки". "Не исключено, — повествует рассказчик, — что именно они изобрели некоторые машины, которые доставляют неприятности человечеству, особенно те, что предназначаются для уничтожения большого числа людей за один раз. Механизмы, моторы и взрывы всегда занимали и восхищали их" (Н.70). Толкин видит "особый ужас современного мира" (L.64) в его глобализации. Если не найдется достаточного числа таких, как Фродо, и недовольных, готовых взрывать фабрики и электростанция, чтобы бороться против знаний, направленных во зло, не будет никакого толку, "если привычка эта не распространится по всему миру" (L.64).
Для советского читателя, знакомого с самиздатовской литературой, негативное изображение Толкином металла, колес, механизмов и машин явно перекликается с романом-антиутопией Евгения Замятина «Мы». Роман был переведен на английский язык в 1924 году, то есть даже раньше, чем был написан «Хоббит». Однако с этого момента роман «Мы» в Советском Союзе был запрещен, поэтому количество советских читателей, для которых подобная ассоциация возникала, было относительно невелико, но на тех, кто ее замечал, она оказывала сильное воздействие. После того, как «Мы» был издан в постсоветской России, количество читателей, заметивших эту параллель, вероятно, возрастет.
Герой Замятина Д-503 — имена были упразднены, как проявление индивидуализма — служит знанию ("Я служил и буду служить знанию")121, он математик, строящий ИНТЕГРАЛ — ракету, которая передаст обращение Единого Государства "неведомым существам, обитающим на иных планетах". Он живет за Стеной, которая изолирует "машинный, совершенный мир" (Замятин, с. 60), процветающий "под благодетельным игом разума" (Замятин, с. 14), где работа людей сливается "в точный механический ритм", "в такт, как рычаги одной огромной машины" (Замятин, с. 55). "Тихонько, металлически-отчетливо постукивают [его] мысли" (Замятин с. 71). Даже фигура замятинского Большого Брата — «Благодетеля» рисуется «металлическими» терминами и движение его руки описано как "медленный, чугунный жест" (Замятин, с. 36). "Все новое, стальное: стальное солнце, стальные деревья, стальные люди" (Замятин, с. 37).
Замятинская "последняя мудрость" основана "только на незыблемых и вечных четырех правилах арифметики" (Замятин, с. 71). К концу романа, общество, наконец, успешно «совершенствуется», развивая способ очистки людей от их способности к мечтам и фантазиям. Подвергнувшиеся этой "Великой операции", номера Единого Государства будут «совершенны», «машиноравны» (Замятин, с. 103), и смогут наслаждаться "математически безошибочным счастьем" (Замятин, с. 14). Однако прежде, чем подвергнуться "Великой операции", Д-503 увидев прошедших ее, понимает, что это уже вовсе не люди: ""человек" — это не то: не ноги — а какие-то тяжелые, скованные, ворочающиеся от невидимого привода колеса; не люди — а какие-то человекообразные тракторы" (Замятин, с. 108). Негативное использование Толкином слов металл, колеса, механизмы и машины бледнее по сравнению с этим романом, но, тем не менее, содержит сходную философию.
В своем послесловии, сопровождающем публикацию «Мы» в сборнике романов-антиутопий, изданном на исходе эры коммунизма (1989 г.)122, Алексей Зверев дает краткий обзор восприятия романа русскими читателями советской эпохи. Роман был назван «Мы», потому что "В Едином Государстве исключена какая бы то ни было индивидуальность. Подавляется самая возможность стать «я», тем или иным; образом выделенным из «мы». Наличествует только обезличенная энтузиастическая толпа, которая легко поддается железной воле Благодетеля. Заветная идея сталинизма — не человек, но «винтик» в гигантском государственном механизме, который подчинен твердой руке машиниста, — у Замятина показана осуществленной"123. Несмотря на то, что роман был написан в 1920 году, еще до смерти Ленина, этот комментарий демонстрирует, насколько велико было воздействие Сталина на советское общество — настолько, что для многих Сталин являлся ориентиром, по которому определялось восприятие других подобных событий и явлений. Для молодого поколения читателей однако, этот эффект уже не настолько очевиден,
Злой потенциал знания — это также и библейская тема. Ипполит124 писал, что невежество — это дар Господа, намеревавшегося держать каждое существо в его естественном состоянии, предотвращая желание чего-нибудь неестественного125. Эта тема приходит прямиком из Книги Бытия. Адам и Ева были изгнаны из Райского Сада после того, как змей соблазнил Еву вкусить плод с дерева познания добра и зла (Бытие 2:9, 17). "И увидела женщина, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание" (Бытие 3:6). Именно это слово, используемое в данных стихах Библии, большинство переводчиков употребили для обозначения цели, к которой стремились эльфы: получить «знание». Исключение составили Бобырь, полностью опустившая этот эпизод, и Яхнин, который ничего не сказал о "жажде знаний" эльфийских кузнецов.
Для русского читателя слово знание почти наверняка вызовет ассоциацию со "Знанием — силой" — прочно установившимся названием издающегося с 1926 года ежемесячного научно-популярного журнала, предназначенного для молодежной аудитории. Для большинства русских читателей название этого журнала станет ключевым элементом в восприятии слова знание, и, как правило, оно будет положительным. Русскому читателю будет сложно понять различие между толкиновскими Знанием и Мудростью.