Петр внимательно всмотрелся вдоль дороги, запруженной конными и пешими рекрутами.
— Инфантерия, гляжу, идет стройно. А вот обучена ль меткой пальбе?
— Артикул един, тобой начертанный.
— Ну-ну. Многое в нем надо перекромсать, устарел зело, — Петр туго подобрал поводья. — Показывай товар лицом, Семен Иваныч. Покупатели придирчивы: что фельдмаршал, что светлейший.
Заиграла труба, полки замерли посреди поля. Петр ехал мимо, кивая знакомцам-усачам, в свое время посланным из армии на московские и курские учебные дворы. Эва, сладили! Построенье строго по новому воинскому регламенту: капитан перед ротой, поручик справа, фендрик слева, плутонги солдат — на четкую глубину — с примкнутыми штыками. И пулять, и атаковать, и драться в рукопашной могут все, не то что раньше… Вдел багинет в дуло, о стрельбе начисто забудь… Спасибо штыку, вернее тем драгунам, кои под Гродней не промазали. А наипаче шведам за науку поклон поясной!
Петр привстал в стременах, крикнул басовито:
— Здорово, «племянники»!
— Вива-а-а-ат! — прокатилось от плутонга к плутонгу.
— Хвалю, поспели в срок. Обещаю вам бой в первой линии!
— Вива-а-а-а-а-ат!
Мельницкий слегка заерзал в седле.
— Ай чувствуешь неустойку, полковник? — незлобливо поддел его светлейший.
— Да нет, нет. Просто и не мечтал о таком.
— Не рано ли, сударь? — с опаской молвил осторожный Борис Петрович.
— Где и обгореть солдату, как не в пламени. Сами-то с чего начинали, вспомни… — и удивленно-весело: — Ба-а, калмыцкий малахай… Кто таков?
— Гонец от молодого тайши, — объяснил Мельницкий. — Дни через два будет здесь.
— И много при нем?
— Сабель тыщ около семи.
— Расстарался Аюка-хан, верен слову, — обрадованно проговорил светлейший.
— Ну, Семен Иваныч, — велел Петр, — устраивай бивак, рядом с ретраншементом, корми людей. Нам на редуты ехать пора. — И вслед. — А где чадо мое милое? Ведь было при полках, если не ошибаюсь?
— Его высочество? Малость приболел, остался в Курске. Скоро нагонит, — политично заметил Мельницкий.
Меншиков усмехнулся, выгнув бровь:
— Вот и свет-Куракин, командир семеновский, в коликах свалился. Причем, не в первый раз!
У Петра вырвалось гневное:
— Почему он, ты, я — и в хвори на ногах? Седой Келин до последнего бьется на валах полтавских, Семен Палий с коня не слезает, а ему за осьмой десяток… Почему, черт побери?!
Свита безмолвствовала, затаив дыхание. В такие минуты лучше не суйся под цареву руку, зашибет и правого, и виноватого, не разбираясь… Мало-помалу Петр успокоился, перестал дергать плечом.
— Ладно, едем к Алларту.
Вскачь понеслись туда, где оба леса — Будищенский и Яковецкий — близко подходили один к одному, образуя дефиле шириной версты в полторы.
Аникита Репнин показал вперед.
— Как на опаре выросли. Ни дать, ни взять — пробка!
— Ну в делах винных ты собаку съел… — усмехнулся Петр.
Поперек поля, в самом узком его месте, протянулась цепь черно-бурых квадратов. Взметывались последние броски земли, пионеры бегом несли сосновые бревна, ставили палисад. Петр на глаз прикинул ранжир укреплений. Вполне подходящ — триста шагов, расстояние доброго фузейного выстрела.
— Весьма плотненько, — заметил Федосей Скляев. — Что твои батареи в заливе!
— От леса до леса, в том и суть, — с довольным видом откликнулся Петр, едва не сказав: от горы до горы. Что ж, не век ворон ловить, в школярах бегать, пора и всерьез приниматься!
Навстречу медленно шел Алларт, возил платком по двойному загривку, громко, с надсадой чихал. Увидев царя со свитой, выпрямился, поправил съехавший галстук, скрипуче отрапортовал:
— Сир! Зекс редутен… — и тотчас по-русски: — Редуты, счетом шесть, готовы к немедленному действию.
— Вижу, Людвиг. Нет слов, до чего споро. А вот и Айгустов. Ну чем порадуешь, бригадир?
— Усиленные белгородские роты с пушками введены по всей линии! — коротко доложил тот, вскинув руку к треуголке. — Солдаты завтракают гречневой кашей.
— Тоже дело!
Шереметев подслеповато щурился то на восток, то на запад, старчески покряхтывал.
— А не обойдет, свей-то? — спросил он.
— Чащобами да оврагами? — Светлейший иронически присвистнул. — Там капральской палкой не больно размахаешься… Фуллблудсы, чистокровные, может, и не сбегут, ну а про-о-о-очие… веером!
Багроволицего, под хмельком, Рена занимал другой вопрос: будут ли шведы атаковать, узрев понастроенное?
— Почти весь хлебушко, что в округе водился, поприели, — возразил Репнин. — А голод не тетка.