— С продольных укрепов? Отошли сюда? Где швед? — посыпались быстрые вопросы.
— Пред оврагом, ваша светлость. Сила там у него крепкая!
— Что делает?
— Мельтешит вроде бы, а сюда ни-ни. То ли нашей стрельбы убоялся, то ли еще чего. Мы б повоевали… да в сумах пусто. И бонбардиры, считай, ни с чем.
Князь вприщур оглядел полковых.
— Твои питерцы готовы? — спросил у Генскина. — В укрытии — мерной рысью, а там сабли наголо и марш-марш. Бить справа налево, к теснинам припирая… С богом!
Тихо пропели трубы, кавалерия тронулась через перелесок, вслед ускоренным шагом поспевали пехотные батальоны… Прапор Шильников едучи во главе строя, повернулся к Митрию Онуфриеву.
— Ну, побратим, драться насмерть. Без никаких!
Митрий кивнул скупо. Насмерть! Но во взгляде, брошенном коротко, было многое иное. И крутизна: побратим, не отрицаю, а после, может, снова лютый ворог! — и усмешка над собой: ты-то как в начальные вылез, бурлак монастырский? — и внезапная тоска: навовсе идем, кто живой останется — один бог знает…
Зелень раздалась по сторонам, впереди засинели конные шведские линии, обочь от них перестраивались пешие фуллблудсы.
Была команда или нет — Митрий упустил, задумавшись. Роты драгун вздели клинки, с криком рванулись через лесной прогал. Навстречу торопливый фузейный треск, посвист пуль, — кто-то охнул за спиной, кто-то стремглав свалился под копыта, — но русская конница не отвернула, во весь опор врезалась меж неприятельскими войсками.
Стрельба замирала — сошлись грудь в грудь, некогда скусывать патрон, загонять его в дуло, — бой распался на множество яростных схваток.
Свалив наземь белокурого сержанта, Митрий огляделся. В стороне маленький Свечин юлой вертелся вокруг шведа в кирасе, — тот пыхтел, отбивая шпагой искрометные секущие удары. «А славно рубится рейтарский сын!» — возникло у Митрия и отлетело — сразу двое кирасир оказались перед ним. Видать, усмотрели гибель своего сержанта, решили поквитаться…
Митрий выхватил из ольстреди пистолет, подняв лошадь на дыбы, прицелился в того, кто напирал с особенной злостью, — осечка… Хлопнул ответный выстрел, ногайская кобыла начала заваливаться, и тут же словно раскаленной иглой прошило правое Митриево плечо.
Он как в полусне высвободился, перекинул палаш в левую руку, прислонясь к стволу дерева, с трудом отводил уколы длинных шпаг. «Все, хана… Прощай, мать Волга!»
— Держи-и-и-ись! — донесся чей-то далекий крик. Молнией сверкнула отточенная сталь, шведы пропали из глаз, и Онуфриев надломленно сел под сосной, ловя губами ускользающий воздух. Понемногу забытье рассеялось… Один кирасир прихрамывая отбегал к своим, стеснившимся у оврага, второй лежал в нескольких шагах, быстро-быстро подрывал пятками землю, а над ним лукаво ухмылялся рейтарский сын, вытирая клинок пучком травы.
— Ты… секанул? — выговорил Митрий.
— Не опереди я, они б тя освежевали запросто!
— С-спасибо. — Онуфриев выпрямился, налегая на палаш, поскрипел зубами.
— Дай, рану-то перетяну, — подскочил Свечин.
— Успеется. Тем помоги лучше…
Мимо волоклись раненые: кому острие угодило с перетягом наискось лица, у кого напрочь оторвана пясть, и рудая кровь била струей, кто шел, зажимая бок, пронзенный картечиной…
— Ха, помоги… Тут и до завтра не управиться! — присвистнул каптенармус. Он оглянулся, спросил: — А где?.. — и онемел.
Четверо солдат на сложенных крест-на-крест фузеях принесли Шильникова с раскроенным черепом: суровая улыбка точно застыла у сомкнутого рта.
— Готов прапор… — сдавленно прохрипел старослужащий. — Вместе призывались, в девяносто шестом году…
Драгуны посдергивали треуголки, тесно обступили убитого, еще не веря, что такой литой парень может лечь и не встать. Горло Митрия свело резкой судорогой. «Прости, побратим… И что думал скверно, и что не уберег. Прости!»
Запела труба, созывая раскиданные по лесу плутонги. Чуть собрались и построились — появился светлейший, вокруг него, будто впаянные в седла, гарцевали именные шквадронцы, держа приспущенные вражеские знамена.
— Вива-а-а-ат! — рявкнули ряды.
Навстречу князю вышагивал, как заведенный, швед при генеральском шарфе, следом вытягивалась длинная колонна кирасир.
— Шлиппенбах! Шлиппенбах! — прокатилось от роты к роте. Швед опустился на колено, вынул шпагу и, поцеловав, подал ее Меншикову.
— После, и не мне, — отмахнулся князь. Он взбодрил коня, провожаемый криками «ура», полетел вдоль конных шеренг. Над мертвыми, снесенными в одно место, сдернул треуголку.