— Жги дома, к черту, выкуривай! — велел Кропотов.
Шведы, задыхаясь и кашляя, посыпались из домов, со всех ног бросились к замку, опоясанному узкой, но довольно глубокой рекой Аа. Ушли немногие.
…Родион Боур сидел на барабане, у полуразрушенного палисада, всматриваясь в город, охваченный пожарами, кидал отрывистое, с легким акцентом:
— Зубов, пьередай господину фельдмаршалу… Порублено фуллблудсов, то есть чистокровных, до шестисот, изрядная часть потонула, на валу взято три пушки, четыре мортиры, одно полковое и восемь ротных знамен. Мушкеты пока не сосчитаны… В плен попали: три капитана, три прапорщика, фельдфебель, дюжина капралов и солдат!
Он с иронией покосился на пленных, — те глядели ошарашенно-удрученно.
— А ведь не привыкли к подобному афронту… Был Эрестфер, были осады на Неве, — и все-таки не привыкли. Впрочем, здешний зверь покрупнее будет, Шлиппенбаху не чета.
— Облупили того, Родион Христианович, расколотим и этого! — Игнатьев подбоченился.
— Надеюсь. — Голос генерал-майора вдруг зазвенел. — Найти мне Кнорринга, непременно! Старый мой друг… фухтелями потчевал не раз!
— Со слов пленных, комендант переоделся в бюргерское платье и дал деру.
— Прозевали!
То же самое Боур услышал из уст Бориса Петровича наутро, когда вместе с отрядом приехал в его ставку, расположенную при сельце Мезотен. Однако речь теперь шла о Левенгаупте, рижском генерал-губернаторе, который со своим войском как сквозь землю провалился. Казаки, калмыки и татары, направленные в разные стороны, после скачки многоверстными кругами наткнулись наконец на его последний бивак. Несколько дохлых лошадей, облепленных гнусом, сизый пепел кострищ, рваные солдатские штаны — вот и все, что осталось от пятитысячного шведского войска…
— Прозевали, Родион Христианович!
Боур потупился, умеряя резкость, готовую слететь с языка: Митава была чуть ли не в кармане, замок непременно сдался бы на аккорд — подоспей пехота… Ну а она, с беззаботно-пьяным Чамберсом, извольте видеть, отстала на дневной солдатский марш! Да и господин фельдмаршал, весьма умный и опытный полководец, рассудил по-своему, вернее, не рассудил никак, держа крупные силы в томительном бездействии.
Сейчас он был просто-напросто растерян. Вскакивал с подушек, прихрамывая, рысил по шатру, нервно трещал суставами пальцев.
— Как быть, Родя, присоветуй. Вот… — Борис Петрович пошелестел какой-то бумагой, на мгновенье поднеся ее к губам. — Вот государево письмо, только-только привезенное… Требует: «Иди днем и ночью, а если такое не учинишь, не изволь на меня впредь обижаться!» Но куда идтить? Где он теперь, Левенгаупт окаянный? Там? Там? Али там? — и посмотрел с явной укоризной. — А ты говорил… не уйдет!
Генерал-майор ощутил внутреннее неудобство. Если откровенно: в том, что произошло, есть и его вина… Черт сунул мордой под Митаву!
14
Левенгаупт объявился через трое суток. Молодые волонтеры, предводительствуемые Аргамаковым, выехав на рекогносцировку, увидели — неприятель стоит невдалеке, у местечка, именуемого Мур-мызой, в довольно крепкой позиции.
Огорошенный Борис Петрович долго сидел, понурясь, подмяв под локоть рисунок Лифляндского края. «Ускользнул! — выстукивало в голове молоточками. — Ускользнул и ждет… Стало быть, изрядно усилился… Господи, боже мой! Что делать, как оправдаться перед государем?»
— Пехота… сколько ее? — тихо справился Боур, обескураженный ловким ходом неприятеля.
— На глаз региментов пять, господин генерал-майор, — отрапортовал Аргамаков.
— Ну вот! — Шереметев с силой хлопнул по столу, поморщился. — А у меня три, да и те неведомо где…
— Чамберс подойдет к обеду, не раньше, — уточнил квартирмейстер.
— Ну вот, пожалуйста!
…В полдень шереметевский корпус, дождавшись Чамберса с его пехотными полками, выдвинулся к Мур-мызе. Левенгаупт ждал в березовом перелеске, за проточиной.
— Голова-а-а-аст. Экое свил гнездо! — удивленно молвил Аргамаков, адресуясь к фельдмаршалу. Тот и сам видел — соперник распорядился позицией весьма обдуманно. Изволь воевать: повороты для конницы невозможны, чтоб напасть — надо или переправляться в середине под лобовым огнем, или искать броды и атакировать одно из крыльев, что нелегко тоже: справа лагерь Левенгаупта прикрыт ржавой топью, а слева, где ручей образует колено, — густым лесом… Ясно теперь, почему осмелел. Наверняка осведомлен лазутчиками, что наше войско в основном конное, и посему решил воспользоваться превосходством своей пехоты. Вот она: раз, два, три, четыре, пять полковых знамен! Волонтеры сосчитали верно…