— Точно! Старается, понимаешь, доказать, что он по меньшей мере — Конде или Тюренн, из гроба восставшие… Интересуюсь: не угодим ли в западню, обходы фланговые творя? Найн, ответствует, ибо он, великий фельдмаршал, все наперед усмотрел, угадал, расписал… — Меншиков засопел сердито. — Учти, мин херц, жалоб не миновать.
— Что ж, выслушаем. И прочий генералитет пусть мозгами раскинет… — Петр оглянулся на свиту, поманил пальцем Боура. — Сказывают, родичей обрел запропавших? Кто такие? Бюргеры, фермеры, торговцы?
— Сестренка в батрачестве с малых лет, брат при мельнице… — еле слышно выдавил Родион Христианович.
— Уж не думаешь ли ты от родовы откреститься, на нонешний манир сволочной? Нет? Перевози-ка братовьев да сестер в Москву, там разберемся. С голоду, во всяком случае, пропасть не дадим.
— Надо ли, Петр Алексеевич? — застеснялся Боур. — Люди темные, обычные…
— Аль вокруг меня таких мало? — усмехнулся царь. — Обступили, некуда плюнуть. Конюх, певчий, сиделец, капрал-перебег… Что с Россией-то будет, господи?
И он видел, как мечет глазищами вправо-влево генерал от кавалерии, как самолюбиво хмурятся подоспевшие Шафиров и молоденький прапор Ягужинский, из семьи органистов-лютеран. Ладно, Катеньки нет при войске, не то б и ей, от них недалече ушедшей, краснеть-бледнеть… Петрово круглое лицо построжало.
— Говорил и сызнова повторяю, камрады мои: знатным по годности считать. По проворству, по лихости, по уму, наконец… — Петр вгляделся в даль. — А вот и Гродня!
— Ага, и супостат Огильви навстречу… — процедил сквозь зубы Меншиков.
Загрохотали орудия, начался торжественный въезд.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Савоська Титов передернул плечами под ледяным сивером, чертыхнулся… Ну вот, с торжеств по случаю нарвской победы минул год, а в твоей судьбе ничегошеньки не изменилось. Будто вовсе не сошел с места! Вокруг снова гудела, шумела, надрывалась Москва, падкая до зрелищ; над главами Василья Блаженного, над кремлевскими зубцами нависал жгучий мороз. У Лобного места, охваченного шеренгами солдат и драгун, стыли несметные людские толпы. Дородный дьяк, раскатав столбец, оглашал вины осужденных, ветром срывало с губ клочья сизого пара.
— Об чем он? Про какое такое? — лихорадочно твердил кудряш в армяке, вытягивая шею и подскакивая.
— Мол, как известно нам учинилось… — подмигнул дюжий, в подпалинах, парень, по виду кузнец. — А кому «нам», смекай сам! — он покивал на черный возок под стеной, на высокую зеленокафтанную фигуру подле.
— Что учинилось-то? Где?
— На монетном на дворе, ха-ха. Сошлись ловкачи, смикитили… И давай: фунт серебра, к нему золотник-другой-третий олова!
— Ну?
— А накипь, ясное дело, себе в карман!
Прочитав указ, дьяк отодвинулся, и вперед выступили осанистые палачи, меж ними надломленно переставлял ноги вор-закоперщик. «Да-а-а, — послышался чей-то голос. — В Преображенском лучше не гостевать, хозяева сурьезные!» Палачи не дремали. Пока двое сдергивали с вора платье и сапоги, свою законную добычу, старший колдовал у огромной жаровни, что-то помешивал, двигал мехами, подбавляя огоньку.
— Никак… желье шонное? — прошамкала древняя старушонка.
Парень в подпалинах усмехнулся.
— Скажешь еще — приворотное! Серебро с оловом, в той же самой плепорции… Точь-в-точь!
— Прешвятая богородича, шпаши и помилуй!
Палачи опустили закоперщика на колени, с силой, до хруста запрокинули голову, развели тесаком крепко сцепленные зубы. «Готово? Что-то долго копаетесь! — долетело. — Готово, Иван Митрофаныч!» В руке старшего появился ковш, окутанный дымом, ослепительно белая струя полилась в распахнутый рот осужденного, оборвала дикий вскрик… На другом конце помоста ждали своей очереди приятели казненного — им предстояло распроститься с ноздрями и, полежав под кнутьем, немедля отправиться в сибирский край.
— И всех делов? — Кудряш обескураженно переступил с ноги на ногу. — Вот, бают, раньше… На кажном зубце по шестеро висело!
— Некогда нам, — глухо молвил в ответ кузнец. — Ноне в Парадиз отбываем.
— Тихо, ты! — предостерегли его, косясь на застрявших невдалеке сержанта с молодыми артиллерами.
— А-а, пускай!
Преображенец насупился под исподлобными взглядами, развалисто пошел прочь. Следом, не оглядываясь, поспевали смурые Пашка, Савоська, Макарка.