Тем временем вокруг развалин заплескался кавалерийский бой, — наперерез шведам выскочил третий питерский батальон, ударил в клинки.
— Генскин-то, наш полковой, а? — запаленно подпрыгнул курносенький. — Не чета другим заморским!
Он знал, что говорил: их капитан-саксонец запропал еще в первые минуты боя, субалтерн-пруссак сдался во время отхода, на глазах у драгун.
— Бросай разговор, готовь ружье! — одернул товарища Митрий, быстро забивая патрон. — Сколько нас? Ага, чертова дюжина! Становись к пролому, бей, да своих не зацепи… Вы, двое, с подранком в низину, кустами… Арш! — И диким голосом: — Пали!
Солдаты и драгуны безропотно повиновались: так уже было однажды, три года назад, когда умер старик водолив, и восемнадцатилетний Митька Онуфриев повел бурлацкую артель дальше.
Рубка откатилась прочь, но могла в любое мгновенье забесноваться с новой силой. Курносенький ахнул, роясь в патронной суме.
— Все, пуста-пустешенька… Надо тикать!
— Отходить! — накаленно прогудел Митька.
— Будь по-твоему…
Крадучись, они пересекли открытое место, усеянное трупами, побежали. Митрий, идя последним, споткнулся обо что-то. Никак диковинный мушкет, который враз и колет и пуляет? Он и есть. Надо прихватить, покумекать на досуге, что к чему.
Он юркнул за угол пылающего сарая, остановился снова. Перед ним, раскидав руки-ноги, лежал вахмистр Шильников.
Митрий, присев, торопливо расстегнул кафтан, приник ухом. «Живой!» Еле-еле приподнял вахмистра за плечи, волоком оттащил в заросли, оглянулся, и по спине завьюжил озноб. Кто-то, — в дыму не угадать, швед или русский, — бродил средь мертвецов, нагибался, ловко потрошил карманы.
— Стой! — Митрий навел пистолет, готовясь потратить единственную пулю. — Стой, пока цел!
Тот вскочил, потянул было руки над головой, разразился отборной бранью.
— Спятил, так-твою-наперекосяк? Своего не признал?
— Тю, Свечин! — удивленно сказал Митрий. — Из преисподней, что ли?
— Туда успеется… Я еще по земле годков тридцать — сорок попрыгаю! — отозвался Свечин.
Митриево лицо окаменело.
— Наподобь стервятника?
— Но-но, ты! — прошипел тот, хватаясь за палаш. — Не задевай, а то ведь… Пойми, дурья твоя голова! Им, дохлякам, теперь все равно, кому талеры достанутся: мне аль соседу-шведу… Лучше мне! — и прыснул, заиграл косенькими глазами. — Хошь, поделюсь? Много не дам, но-о-о…
— Погань, больше ты никто. Погань!
Остальное сохранилось в памяти беглыми, разрозненными клочками. Где-то, совсем близко, раскатилась фузейная трескотня, Свечина и след простыл… Митрий, весь в горячем поту, брел перелеском, неимоверной тяжестью гнуло вниз бесчувственное тело Шильникова. «А Свечин, гад, удрал… Ему б и тащить, если по справедливости: вахмистр-то к нему как к брату родному. А мне — в рыло, да по уху, да поперек спины! — вразрез поднималось яростное. — Лопну, а не оставлю. Назло!»
Брел, сдавалось, целую вечность, подгоняемый далекими выстрелами, пересек речушку, потом другую, — свои как провалились. Да и откуда им здесь быть? Швед определенно пропер под самую Гродню, с тем и пожаловал, чтобы запереть в кольцо!
— Эге-ге-е-ей! — позвал Митька, уже ни на что не надеясь, и притемненный лес вдруг ответил голосами. На проселочной дороге появились верховые, следом — ряды солдат. Свои, зеленокафтанные!
Вахмистра уложили в лекарскую повозку, Митрий приткнулся обок, сидел, запаленно дыша.
— Чьи? — вытолкнул сипло.
— Полк Шереметева-сына, с зимних квартир… — В голосе возницы пробилась тревога. — Только пройдем ли в город?
Митька молча покивал на подтянутый солдатский строй.
— Ребята крепкие, ты прав, да и полуполковник — хват. Авось прорвемся! — повеселел возница. — Глянь, твой-то оживает!
Вахмистр медленно открыл затуманенные глаза.
— Свечин, ты? Погодь… Онуфриев? Ты… меня… спас?! — губы дрогнули в слабой усмешке. — Никогда б не поверил… Ну-ну, не серчай… По крайности вдарь, и будем квиты!
5
Камрады съехались в Дубровне, приграничном русском городке, трое суток спустя.
Поперву говорил один Меншиков. Метался по комнате, одетый в жемчужно-серый камзол, гладко выбритый, припудренный, веющий тонкими духами, — даром что проскакал перед тем пятьдесят английских миль! — выпаливал гневное:
— Что ж он, пес Огильвий, вытворяет? Уму неподвластно! Драгун, плод стараний наших, ротами в обозные дослал, а когда я сему воспротивился, дал пренаглый ответ: он-де рад будет, если эта ройберная, сиречь разбойничья кавалерия до единого солдата перемрет, ибо толку от нее ни на пфенниг!