— Где провиант? Где рекруты, росписью означенные? — гремел полнокровный румянцевский голос. — Одряб, лишний шаг ступить боялся?
На ор подъезжал Борис Петрович, сдавленно сопел и кряхтел, не смея ввернуть слово. Артиллеры переглядывались. Нет, неспроста ходил слушок: прапору-де велено безотлучно быть при фельдмаршале, строго-настрого взыскивать с него за любую неисправность, а не покорится — писать о том наверх.
— Кто ж теперь наиглавный, а? — бормотал иной солдат.
Близилась Астрахань. С темнотой вдоль окоема разливалось багрово-красное зарево, хлесткий низовой ветер наносил едкую — не продышаться — гарь. «Дело скверное: жгут слободки под корень, — тихо переговаривались в колоннах. — Как, понимаешь, при наезде татарском!»
Последний ночлег был у Ивановского монастыря, откуда просматривался мятежный город. В келье архимандрита сошлись Борис Петрович, прапор Александр Румянцев, сержант артиллерии Иван Филатыч Иванов, другие начальные.
— Что их всколготило, господи? К рождеству замирились вроде бы, универсал милостивый получив, и опять за свое! — сокрушенно сипел Борис Петрович. Он вчитался в пергаментный свиток, развел руками. — Вот, старец Досифей тайную весточку прислал. Фурштат спален, стрельцы вкупе с чернью и казаками в крепости заперлись… Тут же цифирь — о силах, кои превосходят наши раза в три, о пушках, о запасах огненного зелья…
Румянцев перенял свиток, преспокойно сунул в свой карман.
— Сочтем завтра, когда штурм учинится.
Борис Петрович потупился, наливаясь кровью, пожевал морщинистыми губами.
— Завтра так завтра… — с усилием выговорил он и подозвал командира именных шквадронцев Болтина. — Езжай, голубчик Иуда Васильич, подтверди грамоту простительную. Авось одумаются. Красноярцы-то с черноярцами унялись, может, и астраханские пойдут на мировую… А ты, Аргамаков, диспозицией займись. Бородовиков, московцы, прочая пехота — посередке, в две линии, драгуны — ошую и одесную. Строиться перед монастырской стеной, окромя караулов, к речке высланных, дальше ни-ни. А ежели гультяйская вылазка случится — быстренько назад…
— Ретирады, перегляды, перемоги! — взбеленился Румянцев. — А этого не желаешь? — и сотворил ядреную дулю. — Нос воротишь, фельдмаршал, не нравится? То ль еще будет! Квартирмейстер, пометь в диспозиции: две-три конные роты неотступно следуют при мне… Я вам покажу, как бой вершить, господа медлители!
— Окстись, Александр! — Фельдмаршал вздрогнул всем телом, вспомнив Мур-мызу и все, связанное с незадачливым броском полковника Игнатьева.
— Мой ответ!
Звон шпор прокатился по монастырским переходам, затих вдалеке. Шереметев сидел, пригорюнясь. «Вот и я, генерал-фельдмаршал, при нем следую… Возвернуть, прикрикнуть, указать его предел? А каков он, ты знаешь?» Борис Петрович вяло шевельнулся, дробным тенорком отослал полковых с Аргамаковым, сержанту артиллерии сделал знак — повремени.
— Ну, мил-друг Филатыч… как твои подопечные?
— Второй год в натаске. Думаю, не оплошают.
— Прости, сержант. Завернуло — в самом себе сомневаюсь, ей-ей. Впервые за сорокалетие, ратному поприщу отданное!
— Дозволь, я переговорю? Как-никак с Сашкой-то Румянцевым бомбардирами вместе начинали.
— Напрасная затея. С Петром Алексеевичем и то легче. Крутенек, не спорю, но ведь можно убедить, коль правда на твоей стороне. А тут… — Борис Петрович горько усмехнулся. — Водится в нильских струях чудище, по имени крокодил. Зубья — во! Сомкнет — никакими силами не расцепишь… — Он привстал, охнул от боли в икрах. — Ноги мои, ноженьки… Попарить бы, да скоро в строй.
— Ужель драка будет, господин фельдмаршал?
— Мысли наперекос… Иди, сержант, вздремни.
Первые лучи мягко скользили по густой, в бисере капель траве, молодо-нежно пламенели стены древней обители, а поодаль, у реки Кутумовы, раскидались тонкие синие росчерки драгунских партий, с вечера отряженных в караул.
Из монастырских ворот вынырнул человек в красном кафтане, бегом припустил по склону.
— Стой, кто идет? — крикнул часовой.
— Это я, Еремеев, — успокоил его Пашка и затормошил спящих Макара и Савоську.
— Ну чего, чего? — недовольным голосом проворчал рязанец. — Наладился на всенощную, так будь ласков…
— Братцы, у вас гривенника-другого не найдется? — взмолился Павел. — Понимаете, отец-келарь в Москву наладился, вот бы маманьке и занес… А у меня всего-навсего полтина!
Товарищи молча пошарили в карманах, протянули медную мелочь.
— Спасибо, милые! — Пашка опрометью сорвался к воротам.