— За все доброе, пан гетман! — возгласил Меншиков.
— Будемо здоровы, Ляксандро Данилыч!
Выпили, налегли на копченую и иную снедь.
Меншиков присмотрелся к Мазепе, — вид куда как не авантажный! — весело подковырнул:
— Пани Дульская, маменька князей Вишневецких, погляжу, вгоняет в пот?
Побагровела сизая лысина, метнулся сторожкий взгляд рысьих глаз, но мгновенье — и под сивыми польскими усами гетмана заиграла приветливая улыбка.
— Ни, Ляксандро Данилыч, ни! Той особе впору пан побойчее, вроде вас…
— Ну-ну, говорил. А кто все вечера от нее не выходит? Кому она оркестры преподносит в дар? Ой, греховодник! — шутя грозил пальцем Меншиков.
— Та ни! Посижу годыну-другу, и в кош, в кош, до хохлов своих…
Вошел Бартенев, наклонился к Меншикову, шепнул несколько слов, тот сразу посерьезнел.
— Что ж, господин гетман, отделяй мне полки покрепче, остальной силой арш-арш к Киеву, как предписано. Притомились казаки… — А про себя подумал: «Притомились от грабительств, возы-то полны-полнехоньки. Жалобы, жалобы, жалобы веером! Некий шляхтич отписывает: полковник-де Танский в одной его деревне забрал семнадцать коней, среди них аргамака, да взял червонец и восемь талеров битых, а в другом сельце тот же хват отнял двенадцать коней… Этак они мне всю Польшу врагами сделают! Неспроста мин херц напоминал: особливо-де за казаками смотреть, чтоб никакого разору не было. А как уследишь? По всей Галичине загонами рассыпались… Нет, хватит мне кочубеевых полков, а прочие — по домам!»
Задумался и гетман, теребя ус.
— Хочу мовить о новых вражьих посулах, ваше сиятельство, — затрудненно проговорил он.
— Как, сызнова? Когда ж они угомонятся?
— Бог знае, пан генерал. Посланного велев схватить и на дыбу, а письмо — ось воно, ты уж, Ляксандро Данилыч, сам его царскому величеству передай.
— Что, и прежде случалось? — простодушно удивился Боур.
— Ох! Сперва подбивав клинья Собесский, потом — крымский хан, раскольники-бедолаги с Дону. Теперь ось — круль шведский и его лжебрат Станислав Лещ… — Гетман скрипнул зубами. — И чого навязалысь? Малороссия желае быть вирной тильки одному государю… Нет — знов!
«Там — акции неприятельские, с ними ясно. А вот есть и навет! — мелькнуло у Меншикова. — Причем замахнулись те, о ком никогда не подумаешь… — Он вкось оглядел нахохленно-суровых Кочубея и Искру. — Вожжа под хвост попала, дурь пальцем воззвала? Э-э, разбирайтесь-ка в сих сварах сами. Без нас!»
Он поднялся.
— Ну, хозяин, спасибо за угощенье. Посидел бы еще, да Кикин примчал. Поди, что-то срочное.
— Дуже гарный хлопец. Поклон ему поясной.
11
Едва Кикин успел отдохнуть после дороги, его потребовали к Александру Даниловичу. Тот, одетый в красный, золотыми разводами халат, томно привстал с дивана.
— А, друг Саша, сколько лет и зим, — приветствовал он Кикина. — С чем явился?
Кикин вынул из-за обшлага письмо, скрепленное именным петровским вензелем.
— Прочту после, давай на словах, — обронил Меншиков, и Кикин с трудом скрыл смех. «Ага, призовешь Вельяминова, он растолкует. С абевегой-то у тебя доселе туго!»
— К успеньеву дню, то есть пятнадцатого августа, быть в Киеве, где б определить наиспешное дело, о коем довольно говорено с вами.
— Точнее?
— Невеста, Дарья Михайловна, ждет под венец.
Меншиков досадливо передернулся.
— У меня тут вскоре бои пойдут. Чую, можно сотворить ладную перетягу, пока швед основными силами в Дрезден умотал. И вот, кати, бросай войско…
— Государев указ! — вроде бы сочувственно молвил Кикин.
— Дён за семь управлюсь, как по-твоему? Это куда ни шло… Эй, Федор, вели принесть меду с погреба, семги, того-сего. Пообедаем, сверстник, а заодно и помальчишествуем напоследок.
За стол сели в рыцарской зале, под малиновым балдахином. Вдоль стен свисали знамена питерского, ингерманландского, невского и киевского полков.
Кикин оглядел угощенье, весело потер руки.
— Сладенько вкушаете, сэр генерал-губернатор!
— Какое! Доселе одной козлятиной пробавлялись, аж скулы свело. Спасибо Дарьюшке, подкинула со слугой воз печений-солений. И следом ты… от нее ж!
— М-м, не скроешься! — пия и закусывая, отвечал Кикин. — Если откровенно, я и сам не раз подумывал: пора своей половиною обзаводиться. Метресса — что? Пых, и нету, свел ухарь побойчее, аль покрасивее, аль повыше… Не-е-ет, супруга — дело верное.
Намек был ясен, и не на кого-то, а на Катеньку, Екатерину Васильевскую… Меншиков помолчал, благодаря полумрак, притуманивший его внезапную бледность. «Лицемерь, лицемерь, все равно твои ходы змеиные угадаю. Не ты ли, мил-друг, и о Гродне в свое время раззвонил? Ну я ж тебе!»