Короткий выстрел заставил его вздрогнуть. Невдалеке Стенбок спокойно вкладывал пистолет в седельную кобуру, под копытами его лошади лежал русский с продырявленным черепом.
— Браво, Магнус! — долетел голос Акселя Спарре. Король ограничился кивком, но он означал многое: и милость, и сопереживание, и понимание гордых протестантских дум. Сбоку ласково смотрел пастор Нордберг, душа и совесть великого похода, его летописец.
Капитан Табберт потупился, раздираемый противоречивыми чувствами. Разумеется, идет война, но благородному человеку, дворянину, вряд ли пристало марать руки убийством пленного.
Дождь утих, в разрывах туч взблескивало солнце. Армия колоннами выступала по могилевской дороге. Ехала стальная кавалерия: усачи лейб-регимента, кирасиры, закованные в медь, рейтары северо-германских земель, польские полки графа Понятовского, — шла «железная» пехота, с немым презреньем попирая грязь, как она попирала совсем недавно пыль разбитых белорусских дорог.
Табберт, закручинившийся было, вскинул голову. Прав тот, за кем сила, в конце концов! Одним варваром меньше, одним больше, не все ли равно?
— Да, не все ли равно?! — повторил молодой офицер, пуская коня вскачь.
9
Показав государыням Копорье, Ямбург, Нарву («Города не завоеванные, Параскевушка, а отвоеванные, искони свои!»), отметив огненной потехой день святых апостолов, Петр заторопился к войску.
Он подпрыгивал на своей излюбленной одноколке, ловил взглядом новые столбы, несущие крупно выведенную цифирь в английских милях. «Знай россиян, тоже не лыком шиты!» — непременно заметил бы Алексашка, сердечный друг. Одно скверно — извив на извиве, долгие объезды болот и водороин… Укротим войну, подумаем про то всерьез, — тем паче Фергарсон и Гвин, опытные голландские мастера, готовы немедля заняться прочерком дорог, начиная с главной, петербургско-московской… Все лишь начато! Сколько надо перевернуть, привесть в движенье, поднять на свет… Скотоводство, садоводство, виноделие, рыболовство, рудное дело! Связь каналами реки… Сел, допустим, в баркас у кремлевской стены и спокойненько, без переволоков, плыви аж до невского устья!
Порой Петру и в самом деле казалось, что все вокруг начинается только с него. Но стоило вернуться думами на полустолетие, на четверть века назад, и это впечатление рассеивалось… Василий Голицын, твой враг и… предшественник, — так ли был плох, во всем ли? В чем-то заносился планами подальше твоего. Мечтал о грамоте поголовной, на «крепость» мужицкую замахивался. Высоконько летал Софьин фаворит, ничего не скажешь, да только припасть к кормилице-земле не мог!
Петр усмехнулся. Неодолимую силу перемен кое-кто чувствовал и тогда, верно. А вот превозмочь косность, подтолкнуть очевидное, поступь ускорить — до сего не доходили. И наипаче — о морях не задумывались всерьез.
Он замер, скованный давнишней мечтой. Кто подтвердит, какой дерзновенный: есть ли путь ледовитыми водами на крайний восток и далее к югу? Живем как в потемках, ей-ей!
Мало-помалу охватывало нетерпенье. Пока был в Парадизе, немыслимо стосковался по лагерному шуму, звону, пересверку орудий, острым запахам кожи, дегтя, порохового зелья, по милой походной толчее. Гарнизон — то и не то: в нем господствует скрипуче-сухой порядок, линейность, ранжир… Подмывало увидеть рассыпанные вдоль ручья боевые костры, многогоцветье знамен, услышать разудалые приветственные клики, песни хором у офицерских палаток, даже лающую саксонскую речь… Ведут ораву пленных — это возвратилась «обсечка», иными словами конная партия; подтягиваются неторопливые обозы, и среди них весомо плывут зеленые пороховые палубы; топает рекрутская рота, мимо стремглав проносится ординарец, грязь порскает в безусые лица, вызывая матерную брань…
Подъехал Иван Орлов, расторопный восемнадцатилетний прапор, отвлек от раздумий.
— Господин бомбардир-капитан! Как прикажете донесть князю Салтыкову? Скоро Смоленск!
— Перекусим, сменим гривастых и — дальше…
— Слушаюсь!
В полдень, оставив город позади, покатили могилевским трактом. Одолевало беспокойство — где армия? Вести о Шереметеве были самые путаные: судя по некоторым, воюет перед рекой Бабич, крепко держа «пасы», а то вдруг оказывается почему-то уже на днепровских переправах.