Савоська обмер. Из ворот напротив, как из худого мешка, вывалилась — предводимая вертким человечком в подряснике — орава сторожей с дубьем, обступила крыльцо. Пушкарь свистнул, и тогда трое отделились, побежали к нему.
— Лови-и-и!
Савоську спасли длинные ноги. Он далеко опередил своих преследователей, затерялся в глухих переулках.
А утром, взятый под караул, Савоська стоял посреди пушечного двора. До костей прошибал хлесткий сивер, ноги заходились нестерпимой ломотой, свинцово-каменно давили на плечо громадные старинные мушкеты.
По капле цедились думы, и все про одно. Хотя б ненадолго скинуть проклятую ношу, спрятаться в затишке, потопотать, согреваясь… Какое там! Из окна полосатой кордегардии то и дело зыркают, прямо ль ты стоишь, не хитришь ли, отбывая уставное наказание… Расправа ждет быстрая, наперед известная: к двум ружьям, весом в пуд каждое, прибавится еще столько же, на другое плечо.
Мимо проволокли окровавленного Ганьку Лушнева: руки висели плетьми, всклокоченная голова безжизненно запрокинулась назад. Следом вышагивал «дядька» в кафтане нараспах, отдувался багрово-красными щеками.
— Господи! — оторопел Савоська.
— Моли бога, мушкетами отделался. Батоги-то позлее будут… — «Дядька» ухмыльнулся. — Дай срок, отведаешь и ты!
У Савоськи расслабленно подсеклись колени. Он с трудом выправился, едва не грохнув мушкеты наземь, посмотрел вслед «дядьке»… Удивил чем — батогами. Ноне посадский лег под них, завтра его, Савоську, растелешат как миленького, врежут со свистом. Так было, так есть… Но будет ли? Достать бы где пороху, свинцовую пульку поядренее, ахнуть в висок. Чтоб не выл оглашенный ветер, не чернело косматое небо, чтоб никто не дыбился над тобой: ты-де крепость бесштанная, живой-де товар… Провались оно в тартарары, житье такое…
Бас преображенца заставил его вздрогнуть. Принесло не ко времени черта усатого!
— Эх, чадо, чадо… — Сержант помедлил, затрудненно дыша. — Огорчил ты меня… С кем связался, думал своей башкой?
— Он… сболтнул? — сошло с омертвелых Савоськиных губ.
— Не о нем речь. Не о нем! — Преображенец хотел сказать еще что-то, с досадой отмахнулся.
— Все равно теперь… — понуро пробормотал Савоська.
— Из-за каждой сволочи в омут падать — не напасешься воды! — Сержант легонько посовал его под бок. — Взбодрись! И о доме не горюй, плохо аль хорошо там было. Солдат — человек государственный, то пойми. Сотни дорог перед ним, и ни одна — по собственной мелкой надобе.
Он словно подслушал загнанное вглубь смятение Савоськи, его тоску, навязавшуюся на поле у Сокольничьей рощи.
Топот копыт за палисадом оборвал разговор. В ворота влетел завьюженный всадник, у крыльца школы осадил коня, спрыгнул, хлопая раструбами сапог, скрылся в капитанских покоях. И вскоре стало известно: государь на полпути к Белокаменной, через несколько дней — торжественный въезд по случаю достославной нарвской победы.
4
Над Москвой, разметенной от снега, украшенной разноцветными вымпелами и еловой зеленью, плыло тугое колокольное многоголосье. Крошечные звонари в своей выси творили сказочное на «буревых», «гудах», «лебедях». По обе стороны Тверской густела толпа, в ней мелькали волчьи и лисьи дворянские шубы, суконные купеческие кафтаны, поповские рясы, поддевки, зипуны, бабьи салопы, душегрейки, кацавейки. Близился долгожданный час.
Питомцы артиллерной школы явились в указанное место — у Заиконоспасского монастыря — едва ли не первыми, спозаранок, и с согласия преображенца сбегали к триумфальным аркам, воздвигнутым вдоль государевой дороги. Поглазев на одну, изукрашенную аллегорическими картинами и фигурами, — поверх распростер крылья двуглавый золотой орел, — сорвались дальше.
— Эка! — разинул рот Пашка Еремеев, тыча пальцем в громадную карту отвоеванных ижорских земель.
— Синяя дуга — Нева, — объяснил Михайла Борисов. — В устье — сам Парадиз, за ним — Ниеншанц, видите? Справа — Шлиссельбурх, Ключ-город.
— К норду-то еще море, что ли? — спросил Макарка.
— Нет, озеро, Ладогой именуется. А крепость при втоке, посередь воды.
— А что под картой написано?
— «Ниже чуждую землю прияхом, ниже чуждая одержахом, но наследие отец наших яже от враг наших в некое время неправедно удержася, мы же время имуще восприяхом наследие отец наших!» — ни разу не сбившись, прочел Савоська.