— Как живешь? — Она налила ему рюмку коньяку.
— Как сказать… А ты?
— Я? Ты же все знаешь. Езжу. Я писала тебе о своих похождениях.
— Обо всех?
— Ну… в пределах безболезненной нормы.
— Ну, а я жил, как всегда. Работал…
— Ловил в пучинах науки золотую рыбку открытий?
— Я рад, что ты приехала, Вера. Сейчас особенно.
Второв как-то очень быстро охмелел. Пьянея, он становился словоохотливым, откровенным и добрым. Совершенно неожиданно для себя он увлекся и рассказал ей о событиях последних двух дней.
Смешно, странно и глупо рассказывать эту историю женщине, которая наверняка останется равнодушной него переживаниям, но Второв не мог удержаться и говорил, говорил… Она молчала, курила. Было непонятно, слышит ли она его или просто так смотрит ему в глаза. Иногда она улыбалась невпопад, совсем не там, где следовало, но Второв не обижался, он чувствовал тепло и сочувствие, исходившее от этой женщины, и ему было легко говорить.
— …Ничего интересного у нее я не нашел, — сказал Второв, — хотя вот обнаружил несколько отрывочных записей об опытах с собакой, по кличке «Седой», и с мышами да несколько заметок, где говорится, что «он сказал — надо изучить то и то». «Он» — это, очевидно, Кузовкин. Одна запись меня потрясла, она сделана в отдельном лабораторном журнале за несколько месяцев до гибели Аполлинария Аристарховича. Вот смотри.
Второв сдвинул тарелки и рюмки к краю стола и на освободившееся место положил блокнот. Вероника полистала страницы.
— Он совершенно чистый! — воскликнула она.
— Да, за исключением первой страницы, — сказал Второв.
Там было написано: «Сегодня он решил попробовать А1 на себе. Его подгоняет смерть Седого, меня — любопытство и боязнь потерять друга». Дальше следовал большой пропуск и внизу размашистым почерком начертана фраза: «Боже мой, и я еще хотела что-то записывать!»
— Все?
— Все.
— Из ученого ты становишься детективом, — снисходительно заметила Вероника, стряхивая пепел в недопитый чай.
— Каждый из нас немножко сыщик и охотник. Мы выслеживаем добычу, боремся за нее. Иногда побеждаем, чаще проигрываем.
— Ты впутался в интереснейшую, но, по-моему, слишком сложную историю. Эта пьеса уже сыграна, и все актеры погибли. Тебе не восстановить прошедшего. А что здесь для науки можно извлечь, я не совсем понимаю. Не запускать же снова межпланетную станцию?
— А почему бы и нет? Чтобы добыть ДНК с такими свойствами, о которых пишет Кузовкин? Можно!
— И снова ждать много лет?
— Погоди… Вот ты говоришь — восстановить, восстановить… — Второв задумался. — Это слово имеет для меня какое-то особое значение, — сказал он. — Меня мучает вопрос, почему Рита не уезжала. Она чего-то ждала, на что-то надеялась.
— В любом возрасте человек или надеется на будущее, или использует настоящее, или пытается восстановить прошлое.
— Рита, скорее всего, пыталась восстановить прошлое, особых надежд на будущее у нее не было.
— Странное совпадение, — усмехнулась Вероника. — Я тоже хочу восстановить прошлое…
— Прошлое?
— Я приехала к тебе, Саша. Совсем. Понимаешь? Совсем… Почему ты молчишь?
— Я? Что ж… очень хорошо. Я рад.
— Ты в своем репертуаре, Саша. Что меня всегда бесило в тебе, так это твое олимпийское спокойствие.
— Возможно. Но, по-моему, это спокойствие только кажущееся. Ты не замечала?
— Мне от этого не легче.
Они замолчали. Второв криво улыбнулся и покачал головой:
— Ну вот, произошло то, о чем я мечтал, а… кругом тишина, покой.
— Ты хотел фанфар и грома аплодисментов?
— Нет, но все же что-то должно было измениться. А ничего не изменилось…
— Ты просто устал. И я очень устала. Очень. Точно прожила тысячу лет.
— Пойдем домой, Вера?
— Да, поедем. И поскорее.
Рано утром дверь в спальню приоткрылась.
«Опять я не узнал насчет нового лекарства от подагры, сколько уже собираюсь», — с досадой подумал Второв, глядя на руки матери.
— К вам можно?.. Сашенька, только что звонили из института, просили срочно приехать. У них какая-то авария.
— Авария? Из какого института? Подмосковного?
— Ну, где ты работаешь.
— Я теперь работаю в двух. Кто звонил? Филипп?
— Нет. Алексей Кузьмич. Второв торопливо одевался.
— Плохой мне сон сегодня приснился, — сказала мать.
Корпус «В» рухнул под утро. Это случилось в тихий предрассветный час, когда улица крепко спала и на асфальте лежали влажные ночные тени. Где-то высоко вверху начинал розоветь синий воздух. Но теплый свет еще не достиг верхних этажей. Десятиэтажное здание Главного корпуса Института новейшей бионики, выстроенное совсем недавно, слепо глядело на пустынную улицу. За ним, в глубине двора, под липами, ютились маленькие трехэтажные домики, отведенные для специальных исследований.