- В то время я стал замкомандира эскадрильи, поэтому когда попросил у комполка отпуск, объявив о женитьбе и рождении ребенка, то не только получил невиданные на войне десять дней отпуска, но и предоставленный в полное распоряжение командирский виллис с шофером.
- Не буду говорить чего стоило мне найти в январе сорок пятого в заполярном городе цветы, но тебя и маму встречал из госпиталя с букетом живых цветов.
- Она вышла очень бледная, сильно похудевшая, закутанная в платок и мужнину канадскую кожанку. Такие куртки выдавали командирам торпедных катеров. Ты, кстати потом бегал в ней в школу до самого ухода в училище. Реглан и сейчас висит в шкафу, сохраненный матерью.... Возьми себе. Наша мама часто куталась в него последнее время.
- Никогда в жизни, ни до ни после не чувствовал я такой растерянности, совершенно не представлял, что нужно делать в подобной ситуации. Нянечка, вынесшая младенца, ничего не знала, не догадывалась о наших взаимоотношениях. Добрая душа не могла понять почему молодой отец, при всем параде и звоне орденов прикативший на виллисе с невиданным доселе букетом, вдруг онемел и стал аки столб, вместо того чтобы броситься обнимать молодую красавицу-жену, принесшую мужу богатыря сына.
- Руководствуясь бабьим, здравым смыслом санитарка разрешила все по-простому, наилучшим , единственно, возможным образом. Она сунула мне в руки сверток с тобой, а отобранный букет вручила молодой матери. Затем со словами " Да поцелуй же ее, после всего что натерпелась из-за тебя, паразит!" - буквально свела наши губы в первом в семейной жизни поцелуе.
- Из глаз матери брызнули сдерживаемые усилием воли слезы. Она рыдала у меня на груди, словно рыдала провожая в последний путь твоего отца, но если тогда она еще сдерживалась - берегла тебя, то сейчас - будто прорвало плотину великой боли. Я подхватил ее и тебя на руки. Она оказалась такой худенькой, легкой, истомленной родами и болью, будто тростиночка. Перенес через борт виллиса и усадил на сидение...
- Привез вас домой, в натопленную заранее комнату с починенной мебелью, стопками выбитого у помпохоза по аттестатам за прошлые и будушие месяцы белья, с пачками концентратов, коробками консервов, кулечками круп, сухого яичного порошка, шоколада из бортовых пайков и сгущенного и порошкового молока, которые понасовали мне летчики полка.
- Увидав все эти богатства военного времени, мама разрыдалась вновь, а я, стоя в полной расстерянности, не знал, что делать. Решил, наконец, уйти и поискать ночлег. Перед тем как попращаться и надеть шинель подошел развернуть пеленки, посмотреть на тебя ... сынок. Уже тогда я понял нелепость слов о недолговечности нашего союза. Вздор, я никуда и никогда вас не собирался отпускать от себя. Поклялся, что раньше или позже, но стану ей настоящим мужем, а тебе заменю отца. Увидав, как я распеленал сына, мама постепенно успокаилась, рыдания затихали, она внимательно посмотрела на нас. Ты оказался хорошим розовым бутусом, совсем довоенного мирного образца. Постепенно рыдания стихли, мама вытерла глаза своим маленьким кружевным платочком и встав с койки подошла к нам.
"Ну, вот пожалуй и все. Распологайтесь, а мне пора", - сказал ей.
Мне было очень неловко, раньше я всегда уходил спать в расположение своей эскадрильи, а теперь идти туда получалось явно не с руки. Ведь мне дали отпуск по рождению сына. Никто не знал, что мама уже носила тебя к моменту гибели отца. Все думали, что это ребенок от меня и даже порицали нас за такую поспешность.
"Ну, куда же ты пойдешь? Посуди сам, что подумают о тебе водитель, подчиненные, командир? Нет, уж, отпусти машину и ... оставайся. Не бросай нас одних, прошу тебя . Ты обещал заботиться о нас - так заботься, если конечно не передумал." - Услышал я тихие слова.
- Не передумал. И никогда не передумаю. Слово офицера.
Я остался навсегда. Однако, проверяла жена мои чувства серьезно. Болезненно воспринимала мельчайшие, пусть незаметные со стороны шероховатости и неточности, несоответствия моего образа её стандартам. Подспудно выискивала фальшь в моем поведении, в отношении к ней и тебе. Но не нашла, поверила... Возможно не полюбила так горячо и беззаветно, первой девичьей любовью, как твоего отца, но сердцем я почувствовал и понял, что стала уважать и жалеть. ... Как обычная жена морского летчика любит, уважает и жалеет своего мужа, живет его устремлениями и чаяниями, радуется успехам экипажа по службе, страдает при неудачах, знает все о подчиненных и начальниках, не спит и волнуется во время полетов. Жена стала моим самым верным, самым надежным другом, самым близким человеком и оставалась им до конца.
- Будучи по натуре очень преданной и честной, после Победы мама старалась найти родителей твоего отца, чтобы показать ребенка, рассказать о гибели их сына, его победах, последнем бое. Она нашла их всех. Близких и дальних родственников. Чего это стоило, каких моральных сил - только Бог знает. Она разыскала их во рвах около Керчи. Вся большая семья, старики, дети, женщины оказались растреляны и завалены мерзлой землей в крымской степи. Там лежали все, за исключением молодых, да и не очень молодых мужчин, призванных или ушедших добровольно на войну. Следы одних из них затерялись в госпиталях, других - в помеченных значками на картах и полевых, торопливых кроках, братских, безымянных могилах. Могилах ухоженных и заброшенных, раскиданных от Сталинграда до Вены и Берлина, от Датских до Курильских островов. Все мужчины твоей семьи честно и храбро воевали, сынок. Так же как и отец. .... И погибли.
- Это была цена Победы, сын. Мы заплатили ее сполна и платим до сих пор. То, что я остался один, а она, молодая еще женщина, ушла от нас - это оттуда, с войны.
- Ты был мал и не помнишь как мы втроем ходили на могилу отца. Потом подоспел перевод в другой гарнизон. В пятьдесят первом, на короткое время, перед новым назначением наша семья вновь вернулась в заполярный город. Помнишь?
Смутное детское воспоминание выхватило из памяти деревянные заборы, следы осколков на кирпичных стенах, засыпанные воронки, трубы и мачты пароходов. Морские шинели знакомых. Здание школы, куда так и не довелось ходить. Маленький холмик над бухтой, к которому мама и отец клали цветы. Вот пожалуй и все.
- Все сказанное, правда, и я не стыжусь ее. Теперь, скажу тебе то, что говорить трудно и больно. ... Я до сих пор не уверен в своей правоте, но тогда взял на себя тяжесть принятого решения и убедил маму. Однако, прошу, пойми и прости нас....меня... Тянулось смутное, тяжелое, лихое время. Во время войны я летал и не боялся встретить врага, сразиться с ним, победить или умереть, хотя погибнуть вышло бы чертовски обидно и жалко. Страшно казалось потерять обретенное счастье, не увидеть долгожданой Победы. Вот и весь наличный страх. Не трусость. Так думали если не все, то многие, поверь мне. Это не поза. Если не так - ни черта бы мы не победили немцев.
- После войны, опять начали непонятно за что арестовывать по ночам людей , снова стали искать шпионов, вредителей. Мы вновь научились бояться. Постепенно из Армии и Флота принялись увольнять евреев, зажимать служебный рост остающихся в кадрах, посылать их на непристижные должности в тьмутараканью глушь. Поползли слухи о выселении всех поголовно евреев в Казахстан, на Колыму...
Я был и остаюсь офицером, но я обучен бороться с врагом, а не с тенью. ... Твой отец... евреей. Это не мешало воевать и погибнуть героем, погибнуть за Родину, за Сталина, за Партию, членом которой являлся. Родина - не защитила его семью и родных. Партия - собиралась, изгнать остатки соплеменников героя в дикие края, обречь на вымирание. Все знали фамилию и отчество твоего настоящего отца. Пока ты бегал дошкольником, никто не интересовался твоей фамилией и отчеством, но в тот год предстояло идти в первый класс. Случись что, никто не вспомнил бы, что ты сын моряка-героя, а мама его вдова. Твоё будущее, а значит и наше, стало неопределенным, опасным. Мучительно, долгими ночами на кухне, не зажигая света обсуждали мы с мамой положение, решали что делать, предпринять, как спасти тебя. Мама не еврейка, но за тобой пошла бы на край света, не оставила одного в несчастье, а я - никому не отдал вас обоих.