– Говорите же, зачем раздевали пацана?
– Я посмотрел, как вы его разукрасили.
– Попробовал бы сам справиться с таким! Кричишь ему: «Замолчи!» – а он орет пуще прежнего. – Хозяин, сняв кепку, сердито швыряет ее в темный угол, где, вероятно, находится кровать. – Эта стерва бросила их, а сама подалась к чертям собачьим! – ворчит он как бы про себя. – Жена! Мать!…
– Если вы и о ней так заботились…
– Стал бы я с ней цацкаться! При такой зарплате, как моя, только оплеухами и могу угощать…
– А она что, не работала?
– Работала. Втихаря. Только поздно я сообразил.
– И когда же она уехала?
Когда уехала, с кем уехала, не давала ли о себе знать, почему не кормите детей, есть ли у них другая одежда – автоматически, словно по бумажке, задаю я свои вопросы. Отец по-прежнему груб, злобен, рычит, но отвечает. Он, кажется, понемногу привыкает давать интервью.
– Что вы собираетесь делать? – спрашиваю я под конец.
– А чего мне делать? Делайте сами, вы ученые! Забирайте их у меня, этих детей, и не морочьте мне башку.
– Пожалуй, так и придется сделать. Мы их заберем.
– Дядя, ты сейчас нас возьмешь? – спрашивает вдруг малыш.
Ребенок вцепился в мой рукав и напряженно смотрит на меня испуганными черными глазами. Девочка тоже следит за мной. Но без видимого оживления. Ей уже известно, что чудес на свете не бывает.
Лично я не собираюсь их брать ни сейчас, ни позже. Я не домоуправление и не детский сад. И потому с некоторым удивлением слышу собственный голос:
– Ну-ка, собирайтесь.
Одну неделю в доме царило веселье. В самом начале было трудновато, в конце – тоже, но в целом неделя была веселая.
Началось с купания, и малыш задал реву – такая игра оказалась для него непривычной, мыло щипало глаза и особенно ссадины от побоев. Но когда я сполоснул его водой и дал ему возможность одному поплескаться в ванне, слезы тут же высохли, и его удалось вытащить на сушу лишь после того, как я объявил, что пора ужинать.
Ужин был для них настоящим пиршеством, так как я извлек все свои запасы, весьма скромные, говоря между нами, – колбасу, брынзу, помидоры и конфитюр, но дети, похоже, давно не видели такой роскоши, они так жадно набросились на еду, что я стал беспокоиться, как бы им не стало плохо. Пришлось объяснять, что и завтра тоже будет день.
Следующее утро ушло на покупку одежды, самой необходимой, недорогой, но малыши радовались любому пустяку и были на седьмом небе (тогда как я втайне наслаждался своеобразным эгоизмом, который мы величаем заботой о ближнем).
После обеда возникли затруднения – мне надо было идти в редакцию, а тащить с собой детей в качестве вещественного доказательства того, что моя миссия выполнена, я не мог. Пришлось отвести их в ближайший парк, дать им ключ от квартиры, мелочь на мороженое и наказ вести себя хорошо.
– Ну, проверил? – спросил Янков.
Я рассказал ему в нескольких словах, что и как, не упоминая о том, как я поступил с детьми. Это едва ли было бы ему интересно.
– Гадкая история, слов нет, – замечает мой шеф. – Это совсем не для печати. Но вот что я решил: мы перешлем письмо в соответствующую инстанцию с предложением заняться этим вопросом районной детской комнате. Тогда никто не сможет обвинить нас в том, что мы оставили сигнал без внимания.
– Раз ты решил…
Наскоро покончив с текущими делами, я попросил разрешения уйти пораньше. На душе у меня скребли кошки – а вдруг на детей напало хулиганье, а вдруг их забрали в милицию или задавила машина?
Они оказались там, где я их оставил. Сидели на скамейке, держась за руки, словно боялись потеряться, и наблюдали, как неподалеку ребята постарше поочередно катались на велосипеде.
– Вы почему не играете? – спросил я.
– А как? – спросила в свою очередь девочка.
– Мы не знаем никакой игры, – уточнил малыш.
– Тогда купите себе по бублику, – велел я, заметив, что в палатке у входа в парк продают только что привезенные бублики.
Получив от меня необходимые средства, дети бросились к палатке. В этот момент Я заметил, что за мной наблюдает поверх очков Димов, устроившийся на противоположной скамейке. Он усмехнулся и кивком подозвал меня к себе.
– Ваши дети? – спросил сосед, когда я подошел.
– Не бойтесь, они у меня временно, – ответил я.
– А чего мне бояться. – Он поднял седые угловатые брови, выражающие легкое недоумение всегда, даже когда они не подняты.
– Шума, – пояснил я, вспомнив историю с дворовыми мальчишками.
– Шума, говорите? Шум – пустяк, с детьми другие заботы, но пускай об этом думают родители.
– У вас были дети?
– Бог миловал! – решительно отрубил Рыцарь. – Жена у меня была. Жена, не жена – это отдельный вопрос. А что касается детей – бог миловал!
– Но ведь дети, говорят, наше будущее.
– Да. Если верить газетам. Или если у вас есть время и вы можете посвятить себя их воспитанию. Только вот у кого в наши дни есть время?
– Тогда давайте поступать, как царь Ирод.
– Ну зачем же так-то! Можно и по-другому. Если это вас интересует.
– Почему же не интересует? – говорю я, убедившись, что дети вернулись на свою скамейку и грызут бублики.
– Что такое, по-вашему, родительская любовь? – спрашивает Димов, глядя на меня поверх очков.
– Известно… родительская любовь.
– Мелкособственническое чувство! – поправляет меня Димов.
И он начал втолковывать мне, что современные родители, как правило, не в состоянии дать детям воспитание. Следовательно, эту функцию должно взять на себя государство. Димов толковал обо всех этих элементарных вещах с таким гордым видом, словно сам их придумал.
– Понимаю, вы за нивелирование индивида, – отважился я заметить.
Он пронзает меня острым взглядом и бормочет себе под нос: