Джон смотрел на нее с тоской заключенного, и у нее возникло чувство, что она лишила его чего-то дорогого, что уже не вернуть.
— Да, — прошептала она чуть слышно. Что еще она могла сказать?
— Завтра ты вернешься к матери. Если Анна… — Он запнулся, но все же продолжил: — Если она вернется раньше, чем ты уедешь, скажешь, что позвонила твоя мать, она нашла для тебя работу. И ты заберешь все свои вещи, чтобы никогда не возвращаться. Слышишь?
Палома собралась еще до рассвета. Она не решилась выйти к завтраку. Ей очень хотелось есть, но она боялась встретить Джона или, что еще хуже, Анну, поэтому скрывалась в своей спальне. В девять часов кто-то постучал. При мысли о кузине сердце ее сжалось. Встреча казалась ей тем страшнее, что вина была написана у нее на лице. Но на пороге стоял Джон. Палома не могла поднять глаз. Он сухо процедил сквозь зубы:
— Анна еще не вернулась. Я отвезу тебя.
Она кивнула.
По дороге в машине он сказал:
— Если что-нибудь случится, ты сразу же мне сообщишь. Слышишь?
Неужели еще тогда он имел в виду, что если она забеременеет, то он возьмет ребенка на воспитание? Этот вопрос мучил Палому, но она знала, что Джон никогда не расскажет ей об этом.
— Хорошо, — согласилась несчастная девушка, не в силах скрыть волнение.
— Прекрати.
Холодный тон Джона только усилил ее отчаяние. Желая оправдаться, она прошептала:
— Это действительно произошло случайно. Спроси у Анны.
— Постарайся запомнить, что я сказал: Анна никогда не должна узнать об этом.
— Нет, нет, ни за что!
Должно быть, ее испуг и подавленность смягчили Джона. Несколько спокойнее он повторил:
— Тебе не надо возвращаться.
— Я не вернусь.
Эти слова прозвучали похоронным звоном. Сама себе Палома казалась омерзительной, грязной преступницей.
Вспоминая все это, Палома плакала, жалея бедную девочку, которой тогда была. Своей недовольной матери она сказала, что у Джона и Анны появились дела, и она не хочет им мешать. Евгения подумала, что Палома наскучила им. Через несколько месяцев, когда беременность уже нельзя было скрыть, мать сказала:
— Ты идиотка. Я не хочу возиться с твоей тошнотой по утрам и видеть, как ты сидишь и толстеешь день ото дня.
И через неделю проводила дочь в родильный дом, избавившись от нее, как от старого чемодана с ненужным хламом, даже не спросив, кто отец будущего ребенка.
В родильном доме Паломе было хорошо. Вспоминая этот период, она понимала, что была потрясена всем происходящим, а ее ум и воля парализованы. Но у нее и в мыслях не было сообщить обо всем Джону. Он был вычеркнут из ее жизни. Но однажды приехала Анна.
— У меня своя разведка, — пошутила она, отвечая на вопрос ошарашенной Паломы, недоумевавшей, как Анне удалось разыскать ее.
Кузина не осуждала ее, казалось, она ни о чем не догадывалась. Шутила, развлекала ее, как могла, но Палома была молчалива и подавлена, потому что не переставала чувствовать свою вину. О детях, да и о беременности они почти тогда не говорили.
…Стоя у окна и вглядываясь в темноту теплой ночи, Палома спрашивала себя, что же ей делать дальше? Это чувство растерянности было схоже с тем, какое она испытала, оставив детей в родильном доме. Уже тогда она остро чувствовала свое одиночество. Возвращение в школу было немыслимо: теперь целая пропасть отделяла ее от сверстников.
Случайно она нашла работу в агентстве фотомоделей. Услышав, что там нужны девушки, она съездила за рекомендацией к Кливу, модельеру Анны. Исключительно из уважения к последней тот позвонил менеджеру агентства. Неизвестно, что он ему сказал, но Палому пригласили приехать. Проработав неделю, она приняла участие в телевизионной передаче, заменив внезапно отказавшуюся от съемок манекенщицу. Можно сказать, ее карьера пошла в гору с этого дня. Одно приглашение следовало за другим: Рим, Лондон… и наконец Нью-Йорк, где она и осталась работать в известном агентстве.
На этот раз, мрачно думала Палома, должно быть потруднее. Она жаждала только увидеть детей, и ей казалось, что больше ничего в жизни не надо. Но теперь она поняла, что хотела большего.
Однако на ее пути стоял Джон.
3
Ночью Палома не сомкнула глаз. В памяти всплывали то отрывки разговора с дочерьми, то картины прошлого. Отчаявшись бороться с бессонницей, она лежала в постели, пытаясь разобраться в своих мыслях и чувствах.
Палома вспомнила доброжелательность и терпение Анны, с которыми та приняла свою кузину, стеснительную и несовременную девочку, помогла ей выбраться из своей скорлупы и увидеть мир во всех его красках. Почувствовав тогда разницу в отношении к себе двух взрослых женщин, Палома окончательно убедилась, что мать не любит ее. Она была обязана двоюродной сестре многим: редким шармом, раскрывшимся впоследствии, да, пожалуй, и самой способностью любить.