Не мог.
Он сделал три выстрела, потом перекатился, роясь в карманах штанов в поисках патронов, и для вапити, выросших на высокогорье, первым инстинктивным порывом было ринуться вверх по склону, где, как они считали, будет безопасно, так как от крутого склона, уходящего вниз перед грузовиком, звуки выстрелов отражались во все стороны.
С другой стороны грузовика Рикки издавал какой-то древний боевой клич, как и Гейб, и Льюис думает, что и он тоже что-то кричал.
– Ты не слышал, кричал или нет? – спрашивает Шейни.
Льюис качает головой – нет, не слышал.
Но он помнит, что Касс стоит за открытой дверью, высунув ствол ружья в открытое окно, и он все стреляет, стреляет и стреляет, останавливаясь только для того, чтобы вставить следующий патрон, и следующий, а один из них падает на приборную доску и со стуком катится по ней, потом шипит в снегу рядом с Льюисом.
– Мы могли бы неделю кормить все племя таким количеством мяса, – говорит Льюис, его глаза теперь горят. – Может, целый месяц. Или всю зиму.
– Если бы были такими индейцами, – говорит Шейни, когда понимает, о чем он говорит.
– Это еще не все, – произносит Льюис, наконец бросая взгляд на вапити из липкой ленты на полу гостиной.
В наступившей после этого ватной глухоте они вчетвером стояли на выступе скалы, мимо неслись снежные струи, буран уже почти настиг их, и Гейб – он всегда отличался самым острым зрением – насчитал внизу, в снегу, девять огромных туш, каждая весом фунтов пятьсот.
«Шеви» Касса весил полтонны.
– Будь я проклят, – произнес Рикки, тяжело дыша и расплываясь в улыбке.
Это была такая удача, с которой они никогда не встречались, о которой они только слышали. Но так – никогда. Чтобы целое стадо – никогда. Никогда столько вапити, сколько они смогли перестрелять.
– Все в порядке? – спросил Гейб у Льюиса, а Касс протянул руку и кончиком пальца потрогал правый глаз Льюиса.
Кровь.
Раньше, когда мальчишкой он поранил глаз оптическим прицелом – тогда из-за отдачи окуляр прицела воткнулся ему в глазницу – он почувствовал, как волна отдачи медленно прокатилась по его голове от глаза к затылку. От этого мозг на мгновение словно тает, в голове все путается, и ты потом не помнишь, что именно сделал, почему окуляр повредил глаз. Кроме очевидного: ты прижал прицел прямо к глазу и нажал на курок.
На этот раз Льюис помнил каждый выстрел, свинцовый удар каждой пули по мясу, но даже не почувствовал силы этой неожиданной отдачи, пронесшейся по голове от лба к затылку.
Спустя пять лет дантист посмотрел на рентгеновский снимок и обнаружил повреждение кости вокруг правого глаза, свидетельство этой травмы, и спросил, не результат ли это автомобильной аварии.
– Почти, – ответил Льюис. – Но это был грузовик.
В последний раз он видел «Шевроле» Касса на шлакоблоках возле ограды из колючей проволоки на холме к северу от Браунинга, лобовое стекло было разбито, а зияющий капот был похож на открытый в постоянном крике рот. Двигатель, должно быть, был еще в неплохом состоянии, иначе бы его оставили внутри. Колеса и шины тоже стащили. После того как Льюис покинул эту часть страны – навсегда, как он втайне надеялся, – он представлял себе, что первый шлакоблок, поддерживающий грузовик, очень скоро исчез, покрытый ржавчиной тормозной барабан провалился сквозь серый камень, и грузовик стал похож на стоящую на коленях лошадь, а после этого все быстро закончилось. Земля забирает то, что ты бросаешь.
В тот давний день, однако, когда они добыли столько вапити, «шеви» все еще жил своей первой или, может, второй жизнью, молодой и голодный, и всем своим видом показывал, что сможет перевезти столько вапити, сколько они смогут на него погрузить. На самом же деле даже три оленя в кузове полутонки грозили перевесом, от которого задняя часть грузовика просела бы на рессорах, а нос задрался бы к небу, приводя передние тормоза в бесполезное состояние.
И то, если эта дурацкая рычажная лебедка не выйдет из строя и втащит тяжелые туши вверх по склону, и четыре индейца, не имея распорок для туш и автогидроподъемников, смогут как-то затащить второго и третьего вапити поверх первого.
– И вот тут разыгралась метель, – рассказывает Льюис Шейни, прикасаясь к своему лицу кончиками пальцев, словно снова почувствовав холодные хлопья снега.
Она ничего не говорит, только смотрит, впитывая все это в себя. Не потому, что хочет знать, совсем нет, но… похоже, что она понимает – ему нужно все высказать. Рассказать хоть кому-нибудь.