Прохожу мимо Бабочки. В машине есть сменная одежда, которой я запасся заранее, зная, куда и насколько увезу Еву. Сгребаю все бумажные пакеты и возвращаюсь обратно в дом.
Бабочка по-прежнему сидит на полу, уставившись в одну точку. Присаживаюсь на корточки напротив и в ее полных слез глазах читаю только один вопрос:
«Когда же ты стал таким чудовищем, Стас Беляев?»
«Когда я вложил тебе в ладони свое сердце, моя маленькая лживая Бабочка. А ты выбросила его на помойку».
— Одевайся, Ева, — сгружаю ей под ноги пакеты. — У нас важная встреча.
Да, я мудак и полное дерьмо, но сегодня она увидит: в моих руках не только жизнь ее недоразвитого муженька, но и карьера ее любимого сыночка.
Ева молчит всю дорогу, смотрит в окно и кусает губы. И это молчание давит, ворует кислород из салона машины.
Опускаю стекло, позволяя горячему воздуху ворваться в прохладу салона, а свисту ветра разодрать в клочья темную тишину. Он врывается влажным вихрем, окатывая солеными брызгами расстилающегося внизу моря, треплет распущенные волосы Евы. Она оборачивается и смотрит на меня. Я ощущаю кожей ее обжигающий взгляд и на мгновение отрываюсь от трассы. Блядь, нет зрелища прекрасней, чем она сейчас…
Темное платье под самое горло оттеняет ее белоснежную кожу и облачного цвета волосы, раздуваемые ветром. Ее синие глаза сощурены и по капле вынимают из меня душу. Вернее то, что от нее осталось. И я чувствую, как дергается член в штанах – так хочу ее. До боли, до алых кругов перед глазами. Вот такую живую и настоящую. Словно ожившую Русалку из детских сказок, что так обожала Милка. И Ева…моя злая, но прекрасная Бабочка тоже любила сказки…
… — Расскажи мне сказку, Стас… — просит она, шмыгая носом и удобнее устраивая голову у меня на коленях. Запускаю пальцы в ее мягкие, что шелк, волосы, и прикрываю глаза, сажая на цепь свое необузданное желание расстегнуть ширинку и вогнать свой член в ее порочный рот по самые яйца. А она сказку хочет. Сказку, мля! — Стас? — зовет тихо и поворачивает голову, чтобы найти мой взгляд. Вздыхаю, укладывая ее голову на место. И какую же сказку рассказать тебе, моя маленькая Бабочка? Не о драконах же, в самом деле. Хотя…
— Лес расступался медленно и словно неохотно. В густой листве, напоенной солнцем, щебетали птицы. Трели то сливались в единую мелодию, то рассыпались на десятки и сотни разномастных голосов. Под копытами лошадей шуршала высохшая от летней жары трава. Элиона прикрыла веки, доверив Звездочке выбирать дорогу самой, вдохнула чистый воздух полной грудью и замерла, наслаждаясь редкими мгновениями уединения. В Изейнвале такого покоя не было. В столице готовилась война…[1]
Я рассказываю о влюбленной принцессе, которую предал муж, всадив ей нож в спину, и слушаю тихое дыхание своей принцессы, чуть напряженное, но размеренное, как у спящего человека. Глажу ее мягкие волосы и наслаждаюсь этими мгновениями, как принцесса Элиона.
Только в отличие от принцессы я точно знаю, что моя сказка скоро закончится. И уставшая врач, вышедшая из операционной, лишь подтверждает мой подспудный страх. И черная, звенящая тишиной, пустота пульсом бьет по вискам.
Делаю рваный вдох и осторожно касаюсь плеча Евы. Та вздрагивает и резко садится, растирая лицо.
— Что? Стас? — смотрит так, будто я не простой мальчишка, мечтающий ее оттрахать до звезд перед глазами, а сам Бог, спустившийся из Золотых чертогов.
А я не могу ничего сказать. И руку дергает в месте укола. Я только смотрю на приближающуюся женщину, которую я всегда считал и считаю своей матерью, хмурую донельзя, и молюсь небесам, чтобы Данька выжил. Он должен! Этот заводной мальчишка просто обязан жить! Иначе…иначе я взорву нахрен эти проклятые небеса, но верну его обратно своей потерянной Бабочке!
— Здравствуйте, Евгения Матвеевна, — здоровается вежливо моя мать, только прооперировавшая сына женщины, сводящей меня с ума. Бросает недоуменный взгляд на мою ладонь, застывшую на бедре Бабочки. И хрена с два я сейчас уберу ее оттуда.
— Анна Васильевна… — голос Евы дрожит, как и она сама. И в этой ее дрожи все страхи мира за одного мальчишку, в котором, я надеюсь, теперь течет моя кровь. Ее тонкие пальцы сплетаются с моими. И в этом жесте столько невысказанного доверия, что мне хочется орать на суку-судьбу, что выбрала такой жестокий момент для этой откровенности.
— Операция прошла успешно, — торопится с ответом мать, потому что точно знает: нет ничего хуже ожидания, когда твой сын завис на грани между жизнью и смертью. Даже если я - не родной ей сын. Она, будучи биологической матерью Михи, никогда не делила нас, а иногда брат даже говорил, что мама любит меня больше, чем его, родного сына. А мне было плевать, потому что я любил их обоих так сильно, как только мог. — Даня будет жить.