Эти три слова ломают мою Бабочку так легко, словно ей не подарили надежду, а вынесли смертный приговор.
— Стас, — выдыхает она, глотая слезы. А они крупными каплями падают на острые скулы, скатываются по бархатным щекам и собираются на заострившемся за эти несколько часов подбородке. Ловлю их ладонью.
А Ева…
— Стас, — шепчет так близко, обжигая прикосновением губ, таким невесомым как касание крыльев бабочки. — Спасибо, Стас…
И ускользает, едва я хочу поймать ее. Встает на негнущихся ногах, пошатывается, но я становлюсь рядом, подставляя ей свое плечо. Она опирается на него и кивает, закусив губу.
— Я хочу увидеть своего сына. Мне…можно к нему?
Голос снова подводит ее, а меня железная выдержка, которая не сдавала позиций все эти гребаные часы ожидания.
— Нет, сейчас нельзя. К тому же он спит и проспит до утра. Так что…
— Мам… — не требую, прошу и от мольбы в моем голосе, так предательски дрожащем, что самому противно, мать вздрагивает и смотрит на меня так, словно впервые видит. — Мам, пожалуйста…
— Давайте так, Евгения Матвеевна. Вы сейчас съездите домой, приведете себя в порядок, поспите несколько часов, а утром я Вас пущу. Иначе никак, — не отступает моя стальная мать. — Не думаю, что Вашему мальчику нужно видеть Вас в таком…растрепанном состоянии.
— А если…если он проснется, а меня нет рядом, — цепляется Ева словами, не хочет уходить. И я ее понимаю.
— Евгения Матвеевна, с Вашим мальчиком все будет хорошо. Верьте мне, как я однажды поверила Вам.
И моя Бабочка верит, потому что кивает и, выпустив мое плечо из своей хватки, медленно бредет к выходу из отделения.
— Я не знаю, что вас связывает, — говорит мать устало, остановив меня, едва я рванул вслед за своей Бабочкой. — И не хочу знать, если честно. Мне достаточно того, что она спасла тебе жизнь, — смотрю на свою мать и только сейчас вижу серебряные нити в ее каштановых волосах и мелкие морщинки в уголках шоколадных глаз. — Но сейчас…ты ей нужен, Стас. Просто будь с ней рядом. Не смотря ни на что…
И снова пустота долбит пульсом по виску. И дорога перед глазами размывается, становится серым пятном. И я…я снова один замер у черты перед бездной воспоминаний. И ветер кричит в ушах дикой, нечеловеческой болью. А мои голодные демоны лезут из всех щелей.
Выворачиваю руль, бью по тормозам и откидываюсь на спинку сиденья.
Я не знаю, почему сейчас прошлое вылезло наружу. Не знаю, почему именно тот вечер ожил так явно, словно я снова оказался в той чертовой больнице, на узкой койке, увешанный трубками, по которым текла моя кровь. А рядом…рядом лежал такой маленький мальчишка, который по каким-то непонятным прихотям судьбы стал моим другом. Мальчишка, который всегда и во всем защищал свою мать. Мальчишка, что вырос и насрал на ту, что любила его больше жизни.
…— Я не смогу, Стас…Жить без него не смогу, понимаешь? Данька все, что у меня есть…
А он просто позволил своему папаше издеваться над ней. Тот, кто клялся всегда защищать ее. Ото всех. Мне клялся, когда я уходил в армию. Сбежал из школы, чтобы проводить меня.
… — Пообещай, что никому не дашь ее в обиду! Пообещай! — требую, заглядывая в его синие, как у Бабочки, глазищи.
— Клянусь, Стас! — и в его голосе твердая уверенность совсем не девятилетнего мальчишки.
— Правильно, Пеле. И запомни: она твоя мама, все, что у тебя есть в этой жизни. Больше никого и никогда не будет ближе и роднее ее. Запомнил?
— Я знаю, Стас. И ты не думай, я ее очень люблю. Очень-очень. Сильнее всех.
И я, только ей нахрен не сдалась моя грязная любовь. А другой у меня нет и уже не будет…
— Стас? — холодная ладошка касается заросшего щетиной лица.
Я стискиваю зубы до боли только чтобы не поддаться и не потереться щекой о ее ладонь.
— Все нормально, Ева, — отвечаю, скармливая прошлое изголодавшимся демонам.
[1] Отрывок из фантастического рассказа «Клятва Дракона», автор Надежда Рощина.
Глава 19.
Только я видела, что ничего не нормально. Стасу больно и меня скручивало в тугой жгут, как будто это моя боль. Я не понимала, в чем дело.
Что произошло? Почему он вдруг побледнел так, словно армию призраков встретил?
Не знала, а Стас не откровенничал. Снова разделил наши миры жирной чертой, по которой выстраивал глухую стену из кирпичей. Без единого окошка и шанса стать перебежчиком.