Ринг, на котором стояли двое.
И один из них...
Высокий, с изрезанной шрамами спиной и темными взъерошенными волосами. Боец, так похожий на Стаса.
Но ведь это не мог быть он. Он же отменил бой, я сама слышала.
Забыв про туфли, шагнула к рингу, заклиная его повернуться и оказаться не тем…
— Это не ты...это не ты… — повторяла одеревеневшими губами. — Это ведь не ты?
— Конечно не я, Карамелька.
Хриплый голос за спиной ударил облегчением по коленям, которые подогнулись. Обернулась, пальцами вцепившись в ткань футболки. Лишь бы не упасть...не упасть от радости, лавиной сносящей с ног.
Не он! Там, на ринге, не он!
— Стас… — смотря в темные глаза, затягивающие в бездну черных дыр. — Стас…
— Ну что ты, Карамелька. Ну?
Горячими ладонями обнял мое лицо, большими пальцами поглаживая скулы. И мне захотелось скулить от этой ласки, которая, быть может, ничерта не значила для Стаса.
— Я так испугалась, Стас, — всхлипнула. — Думала, ты там...Думала…
— Я никогда не нарушаю клятв, Карамелька.
Одну всё-таки нарушил. Но я не произнесла этого вслух, потому что знала — всю вину за то, что было, он возложит на свои плечи, и тогда я снова его потеряю.
— И я не участвовал в боях без правил с той самой ночи, — добавил хрипло.
— Просто кадр из дешёвой мелодрамы, — голос Михаила пронесся между нами дамокловым мечом, разрубившим такую тонкую связь.
Я снова шагнула назад, пытаясь нормально дышать, оглянулась, выискивая сквозь спины людей выход. Ведь он где-то есть? Я же должна помнить, как...
— Ева, что с тобой? Ты боишься?
Голос Стаса звенел сталью, а в глазах — вились смерчи нарастающей злости.
— Ева? — позвал он, когда я не ответила.
— Стас, нам нужно поговорить, — снова Михаил и у меня от звука его голоса заложило уши, а в спину словно вогнали раскалённый штырь, раскалывающий позвонки в щепки.
Так...страшно, что я осязала этот страх каждой мышцей, раздираемой жгучей болью. Врачи называли ее фантомной, а я просто ощущала, как затылок наливался свинцом. Тошнота свела судорогой глотку, горечью затопила желудок.
Пальцами обхватила горло, судорожно растирая кожу, чтобы стереть тот колючий комок, что мешал дышать. Ещё шаг назад, чувствуя, как дрожали пальцы и дергался глаз. Стас снова меня позвал, а я не смогла ответить, потому что рот свело. Из глаз брызнули слезы.
Только не это. Пожалуйста. Только не сейчас.
Сквозь марево слез видела, как Стас бросил острый, что клинок, взгляд, на брата.
— Убью, — прохрипел, сжав кулаки.
— Стас, — пробормотала невнятно и рухнула в бездну боли.
Глава 22.
Это, блядь, хуета какая-то. А иначе почему она здесь? Я же ясно дал понять, что может катиться к своему муженьку, снова спасать его из дерьма, увязая в нем сама.
А она...
Идёт к рингу, как завороженная, и шепчет что-то. Отбрасываю договор и, не обращая внимания на Рому, иду к своей Карамельке. Это прозвище само рождается в голове, застревает где-то на подкорке памятью о ее сладком, что мед, вкусе.
И только оказавшись за ее спиной, слышу ее тихое и надломленное:
— Скажи, что это не ты…
— Конечно, не я, Карамелька, — отвечаю на ее мольбу.
Ева вздрагивает и разворачивается резко, взметнув облаком своих белоснежных волос. Меня обжигает ее сладким запахом. Прикрываю глаза и тянусь за ее ароматом, как конченый наркоман за спасительной дозой. Втягиваю его носом, позволяя карамельной сладости растечься по горлу, заполнить легкие до предела.
— Стас… — выдыхает с такой надеждой, что мой внутренний циник загибается от адской боли. Смотрю на нее, такую маленькую, как птичка, что вдруг выпорхнула из золотой клетки, потому что хозяин забыл закрыть дверцу.
И слезы катятся по ее раскрасневшимся щекам. Обхватываю ладонями ее лицо, вытираю крупные капли.
— Ну что ты, Карамелька… — а у самого в глотке комок размером с кулак.
И нет слов, потому что эти ее слезы лишают нахер тормозов и рвут в клочья все мои принципы. А ведь я только-только убедил себя, что поступил правильно.
Теперь же смотрю в ее синие глаза и понимаю, что хуйня все это. Без нее вообще нихера не имеет смысла. Только одно: почему она здесь, почему не уехала? Ведь ещё пару часов назад умоляла об этом. И ненавидела за то, что не отпустил. А сейчас шепчет, что испугалась за меня. Так боялась, что это я на ринге. А ведь я никогда…никогда больше не участвовал в боях без правил с той самой ночи. Эту клятву, данную Бабочке в больничной палате после операции, вполуха слушая Брэдбери и мечтая посмотреть, какое на ней белье, я не нарушал.