Шеннон не хотелось бы, чтобы Виллоу почувствовала печальные нотки в ее голосе, но, по всей видимости, скрыть их ей не удалось.
— Дом для вечного странника, — полушепотом сказала она.
— Да, мой брат такой, — признала Виллоу, отмеряя ложкой соль. — Бродяга и странник. Он был такой уже тогда, когда я была еще малявкой.
До кухни донесся отчаянный плач ребенка. Виллоу взглянула на муку и на плиту. Вздохнув, она ополоснула в тазу руки и вытерла их о фартук.
— Извините, — сказала она. — У Этана нет отцовского терпения. Если я не заберу его из колыбели и не понянчу, он станет кричать на весь дом.
— Идите, конечно. Я допеку бисквиты. Рабочие поели?
— Для них готовит жена Чугунного.
— Значит, нам потребуется еще четыре сковороды бисквитов, так ведь?
Янтарная бровь Виллоу удивленно поднялась.
— Откуда вы знаете?
— Бич один съедает две сковороды.
— Калеб тоже.
Шеннон еле заметно улыбнулась:
— Я так и подумала, учитывая его габариты. И одна сковорода остается для нас.
— Если только успеем, — усомнилась Виллоу.
— Я стану над ними с заряженным дробовиком.
— Над мужчинами?
— Над бисквитами.
Смеясь, Виллоу направилась к сыну, чьи крики становились все громче и настойчивее.
Еще до того, как все сели завтракать, Этан был накормлен, умыт и одет в сшитую Виллоу одежду. Он сидел рядом с матерью на высоком стуле, который Калеб соорудил из старой ели. Шеннон сидела по другую сторону от ребенка.
Опыт по уходу за кузинами пригодился Шеннон. Как только Этан начинал требовать слишком большого внимания к себе, Шеннон давала ему кусочек бисквита либо предлагала сделать глоток теплого молока из стоявшей перед ним кружки. Иногда она угощала его сладким соком из компота.
В кухне было тепло, она вся была пропитана вкусными запахами. Розетки с джемом на деревянном столе напоминали рубины. Бич принес букет желтых полевых цветов, и сейчас кувшин с цветами стоял в центре стола. Бело-голубые салфетки покрывали миски с бисквитами и лежали на коленях всех присутствующих, кроме Этана. Белые керамические кружки с толстыми стенками способны были долго удерживать тепло. Тарелки также были керамические, глазурованные; ножи, ложки и вилки металлические, блестящие, без малейших следов налета или ржавчины.
— Шеннон, ты не наелась? — спросил Бич.
Она вздрогнула и посмотрела на свою пустую тарелку. Бич услужливо поднес ей миску с бисквитами.
— Я пыталась вспомнить, когда я в последний раз видела посудный сервиз и всевозможные салфетки, — сказала Шеннон. — Все выглядит так красиво, что я даже о еде забыла.
— Тем не менее ешь. Ты слишком худенькая.
— Я только и делаю, что ем, с того времени, как ты появился, — пробормотала она.
— Очень хорошо. Когда я тебя увидел первый раз, ты была еще более тощая.
— Откуда ты знаешь? — строптиво сказала Шеннон. — Я ходила в мужской куртке и брюках.
— Знаю.
Бич бросил искоса такой взгляд на Шеннон, что ей расхотелось спорить и возражать. Судя по блеску в его глазах, желание, которое он испытывал к ней, не стало ни на йоту слабее.
Калеб опустил глаза на тарелку, скрывая удивление. Было очевидно, что Бича Шеннон интересует как женщина. Ясно было и то, что Бич не делил ложа с этой изящной девушкой, которая могла быть, а могла и не быть вдовой. В их отношениях не чувствовалось непринужденности, свойственной любовникам.
Но их, безусловно, влекло друг к другу. Казалось, в воздухе проскакивала искра, когда Бич бросал взгляды на Шеннон; как, впрочем, и тогда, когда Шеннон смотрела на Бича.
Бич говорил Калебу, что, по всей видимости, Молчаливый Джон погиб. Шеннон вообще ничего не говорила о своем исчезнувшем муже.
Калеб полагал, что именно отсутствие доказательств гибели Молчаливого Джона удерживало Бича и Шеннон от того, чего оба хотели. На Западе многие люди умирали, и об их смерти не знал никто, кроме Господа Бога, тем более если человек был совершенно одинок или был таким охотником за людьми, как Молчаливый Джон.
— Бич рассказывал, что у вас есть хижина в долине Эго, — нарушил молчание Калеб.
— Да, к северу от развилки в районе ручья Аваланш, — подтвердила Шеннон.
— Помню, я гонялся там за Рено несколько лет назад, — сказал Калеб. — Отличные места, если только привыкнуть к высоте.
Шеннон улыбнулась:
— Первое время, как я сейчас вспоминаю, я задыхалась и чувствовала себя так, словно таскала на себе мешок с мукой.
— Там трудно выращивать что-то себе на пропитание, — заметил Калеб.