— Не узнаешь? — таинственно сказал я очередному товарищу.
— Узнаю, — ответил тот равнодушно, — ему вчера присудили победу из-за неявки противника.
Я был сражен. Во мне клокотало возмущение. Мы сели в автобус, и я набросился на Василька:
— Ты что, решил обмануть корабельную общественность?
Василек посмотрел на меня невинным голубым взглядом:
— Победа есть победа.
Я задохнулся. Я бы высказал ему все, если бы нас не отвлек шум. Двое подвыпивших парней, зайдя в автобус с передней площадки, начали приставать к девушке.
— Киса, — говорил детина с красной физиономией, — мы можем составить вам компанию.
Девушка беспомощно оглядывалась по сторонам, на ее глазах появились слезы.
— Это безобразие, — сказал пожилой мужчина в очках, — почему пьяных пускают в автобус?
— Федя, — проговорил мрачно детина, — нашей любви мешают. Подержи, пожалуйста, пиджак.
Сняв пиджак и сжав пудовые кулаки, он двинулся по проходу и схватил мужчину за лацканы костюма.
— Интеллигент! — прошипел детина. — Я из тебя вытрясу эту гниль…
Половина автобуса быстро очистилась — все устремились к задней площадке. На нас смотрели с надеждой.
— Чего мы сидим? — сказал Василек.
— Ты знаешь, — ответил я неуверенно, — мы должны соблюдать честь и достоинство.
— Вот именно честь, — ответил Василек и вышел навстречу детине.
Они стояли друг против друга — маленький Василек и здоровенный парень с пьяными глазами.
— Прекратите хулиганство! — внушительно сказал Василек.
— Цуцик! — ответил насмешливо парень и толкнул Василька.
Женщины завизжали. Детина замахнулся еще раз. Но ударить он не успел. Василек мгновенно принял стойку, и знаменитый правый прямой просвистел в воздухе. Парень как-то тоскливо посмотрел на окружающих и свалился в проход. Его друг Федя быстро ретировался.
Я отсчитал время. Детина валялся между кресел четырнадцать секунд.
Я пожал Васильку руку: это был чистейший нокаут.
ПОВОРОТ ОВЕРШТАГ
Как всегда бывает перед началом гонок, шлюпки бес- толково толклись у линии старта — ожидали сигнала. Петр Громов, старшина шестивесельного яла под номером тридцать, поискал глазами шлюпку Веселовского и не нашел. Стена полотнищ, колыхаясь на волнах, мешала обзору.
Громов мысленно представил возбуждение на лице Веселовского и усмехнулся. Причина для волнения сегодня была. Громов чувствовал это по себе. Нервы — словно натянутые струны. Во рту сухо. Петр нагнулся к анкер- ку и зачерпнул воды.
«Неужели я боюсь? — подумал Громов, и эта мысль показалась ему чужой и холодной. — А кого? Веселовского?»
Накануне Петр спросил его, что он думает о завтрашней погоде.
— Не знаю, — грубо ответил Веселовский, — но завтра я не думаю тебе проигрывать.
Они разошлись по кораблям, испытывая неприязнь друг к другу.
Говорят, мир тесен. Громов и Веселовский могут подтвердить, что это верно. Надо же случиться такому, что помимо постоянных соревнований на воде они еще соперничали и на суше.
Звали ее Варей. Была она хрупкая, нежная и очень добрая. Настолько добрая, что не могла отдать предпочтение одному, чтобы не обидеть другого. И это длилось не месяц и не два, а полгода…
На судейской вышке прогудел колокол. Один удар… второй… третий… До старта три минуты. Громов оглядел команду. Матросы заняли свои места. Конечно, они верили в своего командира.
А Варя? Она среди зрителей…
Вчера наконец наступила развязка. Как обычно, они сидели на Приморском бульваре втроем. Над морем и парком плыла осень.
Раздраженно отодвинув ногой сухие листья, Веселовский посмотрел на Варю:
— Надоела мне эта игра в третий лишний.
— Ты о чем? — спросила девушка, и ее ресницы задрожали.
— Разумеется, о наших взаимоотношениях.
Варя с надеждой посмотрела на Громова.
— Он прав, — сказал Громов хриплым голосом.
То, что должно было случиться, случилось. Варя от волнения побледнела:
— Можно, я отвечу завтра?
— Зачем? — холодно ответил Веселовский. — Мы готовы услышать это и сегодня.
— Завтра, — сказала Варя и зажмурилась, — вы соревнуетесь на шлюпках. Я буду встречать первого…
Ракета разорвалась с силой пушечного выстрела. Старт!
— Подобрать шкоты! — скомандовал Громов и почувствовал, что дрожь нетерпения, колотившая его за минуту до старта, исчезла. Теперь он осязал только казавшийся живым трепет румпеля.
Раскинув белые крылья парусов, шлюпки устремились в море. Громовская шестерка набирала ход. У форштевня весело журчала вода.