До стенки — считанные метры.
«Промедление смерти подобно… Если замешкаюсь со швартовкой, все может сорваться. Промедление смерти подобно».
Наконец, как взнузданный конь, дрожа всем телом, корабль замер в метре от стенки. Тотчас по верхней палубе, по мостикам, по надстройкам прокатилось, как взрыв, мощное «ура», и на причалы неудержимой лавиной хлынули десантники.
«Победа!» — подумал командир. Он видел — во многих местах надстроек темнели рваные раны пробоин, а верхняя палуба, словно градом, усыпана осколками…
Да, теперь этому поверить трудно, и все же это было… Командир сидел в своей каюте и смотрел на вмятину от снаряда.
Прошел час, а может быть, больше. Стало прохладнее. Утренняя свежесть ползла по отсекам.
Прибыли рабочие. Молодой паренек в брезентовом комбинезоне и темных очках, надвинутых на высокий лоб, разматывал шланги ацетиленового резака.
— Резать будешь? — спросил офицер сурово.
Паренек положил шланги и, приняв стойку «смирно», отрапортовал:
— Так точно, товарищ капитан второго ранга!
Командир удивился:
— Служил на флоте?
— Да.
— А корабль не жалко? Ведь красавец…
— Эта сталь на другое сгодится, — усмехнулся паренек, и в его словах командир почувствовал что-то такое, что было гораздо важнее его воспоминаний о прошлом.
«Ишь ты, — подумал командир, — философ». И неожиданно предложил:
— Разреши мне попробовать первому.
Тугое кинжальное пламя, сдобренное струей кислорода, вырвалось из сопла.
— Держите на кончике белого языка, — посоветовал паренек. Он в этот момент чувствовал себя опытнее командира.
Командир подставил резак к борту, и пламя врезалось в сталь. Горячие, как слезы, капли металла поползли вниз. Командир провел вертикальную полосу, затем горизонтальную.
— Снимай лист, — сказал он возбужденно пареньку, чувствуя, что работа начинает захватывать его. Паренек схватил проволочный крюк и, подцепив вырезанный квадрат, дернул его на себя. Звеня и подпрыгивая, кусок стальной обшивки покатился по палубе. Из образовавшегося отверстия вместе со свежим воздухом в отсек ворвались потоки света.
Занималось утро. На груди моря играли яркие солнечные пятна. Таял клочковатый туман. Синело небо. Была видна уже вся бухта. Порт просыпался. С моря возвращались подводные лодки. Их строгие силуэты вырисовывались на фоне светлеющего горизонта.
«Да, ты честно отслужил свое, старик», — подумал командир о корабле и, прибавив кислорода, стал резать второй лист.
Начинался новый день.
ЗАКОН СОВЕРШЕНСТВА
Трудно сказать, чего у матроса Пичугина было больше — упрямства или самоуверенности. Вероятно, вполне достаточно и того, и другого. Упрямство его выражалось в увлечении живописью. В любую свободную минуту он подходил к холсту, натянутому на подрамник, и, как говорил Пичугин, «писал очередную картину».
Над холстом он мог сидеть, не разгибаясь, часами. Увольнение, культпоходы, кинофильмы и просто послеобеденный отдых — все это Пичугина не касалось. Он творил. С лихорадочной быстротой покрывал холст мазками различных цветов. Продуктивность его была неимоверной: каждые сутки из-под кисти Пигучина появлялся новый «шедевр».
Картин скопилось порядочно. Командир корабля долго думал, как поступить с ними, и наконец приказал отвести специальное помещение для их хранения.
— Ничего не поделаешь, искусство… — сказал он.
Это была небольшая кладовочка. Она угрожающе быстро заполнялась. Боцман корабля мичман Наливайченко вздыхал:
— Скажи на милость, ну как типографская машина! Где я найду ему еще помещение?
Кто-то из матросов предложил арендовать баржу для хранения «шедевров». Шутка вызвала смех.
— Остряки, — сказал Пичугин невозмутимо и снова принялся за работу.
Тематика его картин была довольно однообразной. Он изображал море, точнее, моря и океаны экваториальных широт. Морская вода на его картинах была то спокойной и гладкой, как зеркало, в котором отражались стройные пальмы, то штормовой и бугристой, словно вершины бесконечной горной гряды. Море плескалось меж причудливых скал и тропических зарослей, яростно набрасывалось на маленькие острова, посреди которых высились хижины туземцев, море швыряло в стороны стройные фрегаты и быстроходные клипера.
В общем, Пичугин был маринистом.
Рассматривая картины, я иногда задавал ему вопросы: