Через полтора часа после начала артобстрела в воздух взлетели ракеты. Атака!
И тотчас, будто подброшенные невидимой стальной пружиной, из окопов, из траншей, из блиндажей, из-за естественных укрытий высыпали бойцы:
— Даешь Севастополь! Се-ва-сто-по-о-ль!
Крик многих тысяч красноармейцев и краснофлотцев, старшин, сержантов и командиров на всем пятнадцатикилометровом участке фронта слился с пулеметным и автоматным треском, с грохотом орудий, с лязгом танков и образовал единую какофонию боя. Шеренги, как волны во время прибоя, ряд за рядом покатились к Сапуну.
Рукавишников выпрыгнул из окопа и рванулся вперед. Прямо перед собой он увидел верткого Денежкина. «Успел- таки быстрее меня», — мелькнула мысль, но тотчас же утонула в другой, всепоглощающей, которая с неудержимой силой влекла старшину вперед. Рядом, размахивая наганом, бежал старший лейтенант Пеньков. Он что-то кричал, но Рукавишников не слышал, что именно. В эту минуту он вообще ничего не слышал: ни завывания снарядов, ни деловитого урчания танков, которые, как утки на пыльной дороге, переваливались с боку на бок, ни острого свиста пуль.
Вперед!
Все устремились к проходам в проволочных заграждениях, проделанным накануне саперами. Сапшэы сработали чисто. Первую линию проволочных заграждений миновали не задерживаясь. Однако огонь противника стал плотнее. Снаряды уже рвались в цепях наступающих.
Пеньков взмахнул рукой и залег за небольшим холмиком, на макушке которого торчал чахлый кустик. Верх кустика был начисто срезан осколком. Рукавишников бросился к валуну. Его предположение, что валун, остро торчавший из земли, будет удобной позицией, оказалось верным. Отсюда просматривался обширный участок боя. Старшина вскинул автомат и отпрянул назад. Прямо на него задом пятился боец. Рукавишников увидел грязные подошвы сапог со стоптанными каблуками. Боец дополз до валуна и, развернувшись, уже в полный рост кинулся назад, в сторону своих окопов.
— Стой! — закричал старшина и подставил бойцу ногу.
Тот упал, ошалело вращая головой и хрипло дыша.
— Ты куда? — зло спросил Рукавишников, опознав бойца: он накануне хвастал зажигалкой.
— Да ить чешут снарядами… — плаксиво сказал боец. — Там наших поубивали…
Рукавишников почувствовал непреодолимое желание схватить его за грудь и хорошенько потрясти. В это время рядом с ним шлепнулся оземь горячий осколок. Боец присел, испуганно глядя на осколок.
«А ведь он совсем необстрелянный», — понял вдруг старшина и, успокаиваясь, проговорил:
— Ты вот что, паря, не путай. Вперед надо, а не назад. Понял?
— Понял.
— Назад побежишь, получишь пулю в мягкое место. Тебя как зовут?
— Аржанов… Петр.
Рукавишников подтащил его к себе за руку и спросил:
— Видишь увальчик?
Аржанов осторожно выглянул из-за валуна и ответил шепотом:
— Вижу.
— До этого увальчика добежать — плевое дело, — продолжал Рукавишников. — До десяти не успеешь досчитать — уже там будешь.
Они посмотрели друг на друга. Аржанов хотел что-то сказать, но, увидев непреклонное лицо старшины, обреченно махнул рукой. Затем он надвинул на лоб знаменитую промасленную пилотку и опрометью бросился вперед. Когда Рукавишников тоже добежал до пологого увала, Аржанов, блестя глазами, закричал ему:
— А ничего, мать честная! Скажи, пожалуйста. Когда, значит, не боишься, ничего…
Они короткими перебежками двигались дальше от куста к кусту, от рытвины к рытвине. И каждый раз, перебежав к очередному укрытию, Аржанов, удивляясь и радуясь, приговаривал:
— А ничего. Не бояться — и все тут. Весь, понимаешь, колер.
Поглядывая на него, Рукавишников стал испытывать к Аржанову нечто вроде симпатии. Ему нравились плутоватые аржановские глаза и круглое лицо с лихо вздернутым носом. И Рукавишников был доволен, что не потряс тогда за грудки Аржанова. Мог бы совсем запугать парня.