Последние слова Глотов произнес с такой силой, что Маркевич вздрогнул, будто ему этот вопрос и был задан.
— Нет, не так! Так может рассуждать и думать только предатель, а в лучшем случае — трус. Недаром же говорится, что у страха глаза велики. Но если смотреть на врага без страха и без преувеличения, вызываемого этим страхом, то и успехи его окажутся не столь уж значительными, сила не такой, перед которой надо падать, что называется, задрав зад к небу: сдаюсь!
Василий Васильевич опять замолчал, нервно расстегнул крючки на тугом воротнике кителя и продолжал спокойнее, отчеканивая каждое слово:
— Сколько времени прошло с начала войны? Без двух дней две недели. А Брестская крепость все еще держится, товарищи. Слышите? Держится и ведет жестокий бой, перемалывая живую силу и технику противника! Одесса тоже не пала, не капитулировала. Слов нет, фашисты наступают. Но так ли, как шли они по Европе? Далеко не так! Каждый метр нашей земли устилается их трупами, и только они сами могут сейчас знать о потерях, понесенных их армиями с начала вероломного нападения на Советский Союз. А ведь чем дальше, тем больше эти потери будут расти, сводя на нет и успех внезапного нападения, и пресловутую непобедимость. Вот это я и прошу учесть каждого из вас, товарищи. Для уяснения этой железной истины и пригласили мы вас сегодня сюда. Ну-с, а теперь поговорим о гитлеровцах на нашем морском театре…
Маркевич не услышал, а скорее почувствовал вздох облегчения, что ли, пронесшийся по кабинету. Будто все эти люди, полчаса назад думавшие об одном и том же, трагическом и тяжелом, и думавшие каждый по-своему, сейчас обрели и силы, и способности думать сообща, а главное — думать правильно, трезво, спокойно. Подняв глаза, Алексей уловил почти веселый взгляд Петра Павловича Бурмакина, заметил суровую решимость на лице Владимира Федоровича Саарова, и даже с кирпично-красного лица Бориса Михайловича Ведерникова бесследно сошло выражение настороженного ожидания внезапной неприятности, столь свойственное ему на таких многолюдных совещаниях. И чувствуя, как охватывает, приподнимает его непонятная самому себе бодрость, Маркевич опустил голову, чтобы скрыть улыбку, помимо воли расползающуюся на лице.
А Глотов тем временем подошел к карте на стене, взял со стола линейку, расстегнул верхнюю пуговицу кителя.
— Посмотрим, — повторил он, — что делается на нашем морском театре. В Белом море, — и обвел линейкой круг на карте, — за все время боевых действий не было замечено ни одного перископа вражеской подводной лодки. Ни одного! Фашисты не рискуют приближаться к горлу Белого моря, действуя своим подводным флотом только на дальних подступах к нему и на морских коммуникациях западнее Святого Носа. На всем побережье Белого моря, на Кольском полуострове они до сих пор не высадили и не сбросили с самолетов ни одного десантника. Не сбросили и не сбросят, зная, что это не принесет им никакого успеха. Вот вам и пресловутая гитлеровская «непобедимость»: Где их бьют, туда они не очень-то лезут. В воздухе тяжелее: от вражеских аэродромов до наших морских и сухопутных коммуникаций рукой подать, северная Норвегия рядом. Но на Архангельск, как вы знаете, пока не упала ни одна бомба, не часты налеты и на Мурманск. Правда, над Баренцевым морем хуже: бомбили «Свиягу», обстреляли из пулеметов «Шилку»… Однако и там наши летчики довольно успешно прикрывают транспорта. Долго ли так будет продолжаться? Неизвестно. Очевидно, до тех пор, пока противник не подтянет на север более основательные силы, чем те, которыми он располагает сейчас. Но ведь и мы не будем в это время сидеть сложа руки! И вот из этого «сидеть сложа руки» и вытекают наши задачи. Давайте о них и поговорим — трезво, здраво, а не основываясь на слухах всяких «очевидцев»…
— Ты о Варакине расскажи, — чуть пошире раскрыв глаза, вставил Таратин.
Глотов улыбнулся, отложил линейку, опустился в кресло за столом.
— Вот-вот, Варакин и есть один из таких «очевидцев». Дней пять назад получаю от него радиограмму: на траверзе Орловского маяка обнаружена дрейфующая мина! Чем, думаю, черт не шутит, а вдруг и подбросили господа фашисты какую-нибудь пакость? Связался с военным командованием, послали они туда два тральщика — нет никаких мин. Что за оказия? Вернулся вчера Варакин в порт, я его к себе: «Выкладывай, в чем дело». Мнется Семен Васильевич, ежится. Насилу добился толку. И что вы думаете? Мина, да еще какая! Шли они, оказывается, ночью, и вдруг впередсмотрящий на полубаке как заорет: