— Сейчас вы тоже что-нибудь ставите?
— Как же, завтра премьера! — радостно подхватила Муся. — Хорошо, что ты успел вернуться, Лешенька. Ты же пойдешь в клуб, правда? Обязательно посмотришь спектакль. Я буду играть только для тебя!
— Пойду. Попрошу второго штурмана подменить меня на вахте.
Локтем прижав к себе ее руку, он заглянул в безмятежно спокойные черные глаза жены и состроил испуганно-удивленную мину:
— Подумать только, а? Я — и вдруг муж народной артистки республики. С ума сойти!
Муся рассмеялась, позвала дочь:
— Иди с нами, малышка. Расскажи папе, какую чудесную куклу подарил тебе дедушка к Первому мая…
Маргарита Григорьевна встретила зятя с необыкновенной, отнюдь не свойственной ей радостью. Едва они переступили порог дома, как она захлопотала, закудахтала, вытирая слезы:
— Слава богу, наконец-то, вы дома! Мусенька вся извелась от тоски, ночей не спит… Никуда мы вас больше не отпустим, так и знайте, ни-ку-да!
Алексей никогда не питал добрых чувств к этой женщине. Временами он даже ненавидел ее: ради дочери, единственного своего божества и фетиша, Маргарита Григорьевна способна пойти на любую ложь, на подлость, на преступление.
Но надо ли, стоит думать об этом сейчас?.. И, чмокнув воздух около самой щеки тещи, он ответил, как мог непринужденнее и шутливее:
— Никуда? И чудесно! А в Крым?
— Что в Крым? — не поняла Маргарита Григорьевна. — Зачем?
— В Крым, на берег теплого моря! — Маркевич обнял за плечи жену. — Разве плохо? Иеронима Стефановича с собой возьмем, Глорочку. Всем колхозом!
Он успел заметить, как Муся переглянулась с матерью. Будто не взглядом обменялись они, а словами, понятными только им двоим. Но и этого оказалось довольно, чтобы теща заторопилась на кухню:
— Батюшки, да ведь все пригорело! Заболталась я с вами, детки…
И, обернувшись у дверей, посмотрев на зятя не улыбчивыми, а встревоженными глазами, закончила:
— Идите к отцу, Леша. Ждет…
Профессор Невецкий действительно ждал Маркевича, даже в институт не пошел в этот день. Он поднялся из глубокого кожаного кресла, широко раскинув навстречу зятю бледные руки с тонкими музыкальными пальцами и, троекратно расцеловавшись с ним, сказал, щурясь сквозь стекла очков:
— Стареем, стареем, молодой человек. Мешочки под глазами, морщинки… Садитесь! — Иероним Стефанович пододвинул к столу старомодный стул с высокой спинкой. — Стало быть, домой? И надолго, неспокойная душа?
Он тоже заметно сдал за этот год. Стал как бы суше, костлявее, не просто сутулился, а горбился, расхаживая по кабинету. Кончики усов и волосы на затылке отливали голубоватой сединой, и только косматые черные брови по-прежнему нависали над молодыми, всепонимающими иронически-веселыми глазами, да необыкновенно молодые пальцы рук не знали ни на мгновение покоя.
Невецкий любил задавать вопросы и этим очень походил на свою внучку, на Глору. Не ожидая ответов Маркевича, а может и не интересуясь ими, он спрашивал и спрашивал: где успел побывать «Коммунар», чем болели в рейсе моряки, не встречало ли судно немецкие подводные лодки, а если не встретило, то почему… И тем временем как бы случайно, как бы не думая о том, что делает, поставил на край стола два стакана из тонкого, почти невидимого стекла, вытащил из шкафа объемистую бутыль, налил из нее в один — на самое донышко, другой наполнил до краев.
— С возвращением, — поднял профессор первый стакан. — С благополучным прибытием, Леша.
Он чокнулся с подчеркнутой, даже чопорной торжественностью, будто придавая этому ритуалу особое значение, а сам с любопытством покосился на зятя: не поперхнется ли? Но Алексей уже раньше успел испытать эту хитрость старика и, хотя спирт холоднвм пламенем ожег горло, не поморщился, залпом выпил до дна.
— Ого! — Иероним Стефанович беззвучно рассмеялся. — Нет, кажется, я ошибся. Вас еще рано записывать в старцы.
Алексей, как всегда чувствовал себя удивительно хорошо и уютно в этой комнате, с этим немного суматошным, непосредственным стариком, в любую минуту способным на самый неожиданный поступок. Он знал, что у тестя скоро иссякнет запас вопросов, и тогда ему самому придется подробно и обстоятельно, день за днем, описывать весь недавний рейс «Коммунара». Так бывало не раз, и это доставляло удовольствие обоим. Но едва Иероним Стефанович опустился в кресло, едва устроился, положив ногу на ногу и откинув седую голову на мягкую спинку, как прибежала Глорочка и позвала их к столу, обедать.
— Ладно, — чуть помрачнел профессор, — пойдем. А разговор наш, — он подмигнул в сторону шкафа, куда успел прибрать бутыль со спиртом, — продолжим на досуге.