Так что вот и жителей удаленных японских островов, случается, поражает в самое сердце нечто порожденное за тысячи километров от них и имеющее для них все-таки весьма непривычное и настораживающее обличие. Да, встречаются такие чувствительные и тонко все воспринимающие японские натуры, вроде нашего элегантного юноши. При том что вырастают они из весьма и весьма неласковой, даже просто жесткоавторитарной системы длительного школьного обучения, где практикуются бесчисленные собрания, наставления и инструктаж, нескончаемые занятия и задания, сопровождаемые жестокостью и дедовщиной самого детского коллектива. Для этой школьной взаимоизничтожаю-щей детской и подростковой жестокости есть даже специальный термин, да я его позабыл. И слава Богу. Для собственного душевного равновесия полезнее. Помнить, да и просто знать все это его крайне неприятно. Повсеместно известны случаи, как соученики доводили одноклассников до смерти. В Японии безумно высокий процент подросткового самоубийства по сравнению со всеми образованными и необразованными странами мира. В самых привилегированных школах на переменах учителя стоят по межэтажным лестницам, не допуская перемешивания детей разных возрастов в предотвращении насилия старших над младшими. И это не преувеличение, а простая проза нормальной школьной жизни. Давление неписаных законов и общественного мнения неимоверно тягостно. А способы приведения к норме выбивающихся нехитры; известны по всему свету, но здесь исполнены невероятной методичности, целенаправленности и действенности — пытки, мучения, избиения, обмазывание свежим говном. Можно, и даже нужно, в качестве, скажем, только еще ласкового предупреждения, к примеру, запереть в туалете, изорвать вещи, оплевать. Нередки случаи, когда подростки отказываются дальше ходить в школу. Дома они катаются в отчаянии по полу у ног родителей, умоляя забрать их из класса. Подростки настолько бывают унижены, просто даже раздавлены окружением, что в свои-то нехитрые десять — четырнадцать лет беспрерывно, целыми днями, повторяют бесцветными убитыми голосами: Я не могу жить среди людей! Люди никогда не примут меня! —
Припоминаете рассказ о тех пяти или шести, точную цифру уже и не приведу, подростках, о которых я поведал где-то в начале повествования, поубивавших кого возможно — своих, соседей, чужих, детей, стариков, женщин. Наиболее частое и правдоподобное объяснение сего феномена именно в жестокости школьной жизни, в выходе накопленной и разрушающей энергии и опыта унижений затравленного, озлобленного существа. Убийство — прямой и простейший способ направления этой черной энергии вовне, инстинктивный порыв самосохранения. Не дай нам Бог дойти до такого состояния, тем более что школа — везде не подарок. Знаю по своему опыту. Но разница, видимо, в критической массе накапливаемых обид и унижений. Везде в тюрьмах с убийцами, насильниками и извергами соседствуют и невинно пострадавшие от правосудия. Но когда это объявляется в виде концлагерей, обретая форму нормы, закона и судьбы — тогда и поселяется среди нас нормальный земной ужас.
Интересно, что для детей из семей, проживших достаточное время за границей, существуют даже отдельные школы, дабы постепенно встраивать их в социум и не отдавать сразу на растерзание свирепому детскому коллективу. Ну, свирепое, может, не то слово, но в общем — тот еще коллектив! Неприязненное отношение к приезжим сохраняется и во взрослом обществе. Одна аспирантка мне говорила:
Ну, у нас трое-то аспирантов умные. Да еще двое этих, придурков-приезжих. —
По всей вероятности, это все те же атавизмы недавних времен закрытости страны, когда любой уезжавший или даже просто по несчастию надолго унесенный в море по возвращению моментально и неотвратимо подпадал под подозрение. Сразу же по прибытию на чаемую родину он бывал посажен за решетку. То есть изолировался как загрязненный, опасный. Подобное же отношение было и к больным во время эпидемий как к загрязненным демонами, уже неисправимым. Их старались отделить куда-либо, отселить, изолировать. Или все население само снималось с места и уходило в неведомую даль на новые поселения.
Дочка одной из русских преподавателей русского языка, прибывшего по временному контракту в местный университет, перед вступлением в новый для нее местный школьный быт была заранее, к счастью, предупреждена другой же русской школьницей, обитающей в Японии уже достаточное количество времени. Предупреждение касалось весьма значительной и серьезной проблемы — молнии на штанинах спортивной одежды должны быть непременно расстегнуты, а сами штанины чуть-чуть завернуты вверх и никоим образом не застегнуты и не опущены. А то случится непоправимое. Как бывало уже с другими, и неоднократно. Одиннадцатилетняя девочка точно последовала мудрому совету. По неофициальным устным детским каналам дошло сообщение, что это с уважением и пониманием было воспринято местной школьной общественностью: