Сапфира не замечает Эда, она вообще ничего не замечает, и кажется — её слезам конца и вовсе не предвидится. И видеть такой стальную Сапфиру с зубами как у пираньи — будто видеть снежного человека. Вот реально вроде, но и сам себе потом вряд ли поверишь, не то что кто-то другой.
Эд подходит к могиле, но даже этого девушка не замечает. Почему-то от её беззвучности сильнее всего идет мороз по коже. Будто и это — не предел её горя, а дай она себе волю — и наверняка взорвалась бы, разнесла бы все это огромное кладбище.
— Свет.
Не реагирует. Вообще будто оглохла, ослепла. Приходится подойти, взять за плечо — чуть встряхнуть.
— Света…
Она кажется пустой, будто кукла. И как-то само по себе возникает ненавязчивое желание взять те мысли, которые Эд там предполагал, про деньги, про неискренность, свернуть в трубочку и запихнуть в задний карман джинс.
— Пойдем.
Эд заставляет девушку встать на ноги, но… Она будто разучилась ходить на каблуках и выпила одновременно. Сапфира пошатывается и чуть не падает на Эда. С минуту так и стоит, уткнувшись лбом в его плечо, вцепившись в пуговицу на его пальто, будто пытается вспомнить — кто она, где она и что ей делать дальше. А Эд ощущает себя идиотом, потому что категорически не понимает, что ему делать дальше. Хотя… Чего тут понимать?
Когда Эд подхватывает Сапфиру под колени, она взвизгивает и, кажется, слегка приходит в себя. У неё нет выбора, ей приходится вцепиться в шею Эда.
— Ты охренел? — раздраженно шипит Сапфира.
У неё зеленые, как крыжовник, глаза настоящей ведьмы. И все-таки Эд лишь поджал губы.
— Помолчи хоть минуту, — буркнул он и, не отпуская девушку с рук, зашагал в сторону выхода с кладбища.
Охренел, не охренел — какая, к черту, разница? Разрешения, что ли, спросить? У неё, которая вообще будто ушла в глубокую истерику? Может, пара пощечин и решила бы дело, но Эд и пальцем не собирался к Сапфире прикасаться, пока она не наденет ошейник. Если она, конечно, наденет. Что-то после увиденного Эду начало казаться, что его дело — труба. Что надо как-то по другому, потому что как он планировал — уже, кажется, не выйдет.
Вообще, он не ожидал. что Сапфира его послушается, но она, кажется, была совсем не в форме, поэтому просьбу выполнила. Затихла, съежилась на руках Эда, даже на нормальную женщину начала быть похожа.
Теплая. И духи вкусные — никак не надышаться. И опять оно заворочалось — это вот неуемное желание забраться Сапфире в трусы. Вот сейчас Эд и сам сомневался в собственной адекватности. Она эмоционально раздавлена, вот сейчас это совершенно не в тему.
От греха подальше Эд сгрузил Сапфиру на заднее сиденье машины. И не пялился, принудительно не пялился. Сел за руль, пристегнулся, прикрыл глаза.
— Как ты? — и него самого голос был глухим.
— Увы, жива, — негромко откликнулась Сапфира. Саркастично, но с болью.
— Так бывает, — тихо произнес Эд. — Он ушел, мы остались.
— Лучше бы остался Он, — с горечью произнесла девушка.
Эд даже отчасти был согласен.
— Извини, — вдруг в какой-то момент произнесла Сапфира, пока Эд вел машину и жутко жалел, что не взял водителя. Ну, может же быть у главного редактора и мажора личный водитель? Хотя кому попало свою жизнь доверять не хотелось, а свой проверенный водила вполне мог случайно назвать Эда по настоящему имени.
Но так была бы возможность сидеть на том же заднем сиденье и смотреть на Сапфиру, а может и вовсе воспользоваться оказией и подставить ей для рыданий плечо… Тьфу, опять Остапа не в ту сторону унесло. Какое нахрен плечо — это Сапфира, а не обычная девица. У неё уже даже сейчас в голосе нет слез. Она была слабой только для отца, по всей видимости. Для всех остальных она была саблезубой тигрицей.
— За что? — уточнил Эд.
— За все, — сипло откликнулась Сапфира. — И меня тут сильно развезло, не ожидала. Просто он был…
— Всем для тебя? Да, я помню. — Фраза оставила необъяснимый горьковатый привкус на языке.
— Да. Всем. И его больше нет, — тихо произнесла Сапфира. — Знаешь, в Египте, когда фараон умирал — с ним в гробницу отправлялась его жена.
— Своеобразно…
— А я бы пошла… — В её голосе звенела тоска и боль. Настолько неприкрытые, настолько искренние, что если она играла и это — ей точно нужно было выдать Оскар. Или два. Эд чудом вписался в поворот, до того его выбило из колеи это заявление Сапфиры. И все сильнее одолевали сомнения, что у него вообще что-то получится.
— Слушай, давай выпьем, а? — предложил он. Больше даже для себя, чем для кого-то еще. В конце концов, его тоже триггерило из-за смерти отца, и он толком даже не давал себе забыться за эти дни.