Он снова замолчал, а я по-прежнему сохраняла нейтральное выражение лица, все еще не готовая сбросить эту маску. Вскоре он продолжил, но уже с меньшей долей уверенности:
— У вашей матери очень тревожный сон. Она просыпается утомленной и измученной, с приступами сильной боли, чего быть не должно. Такое впечатление, что ее организм противостоит лечению.
О, эти ночные кошмары, подумала я. Как мне знакомо это состояние, когда ты не можешь управлять своими мыслями, и самые темные воспоминания рвутся наружу, заставляя просыпаться с ощущением отчаяния, злости, страха и даже вины. Меня спасало лишь то, что я могла встать с постели, приготовить себе чашку чая, почитать или послушать музыку. Но мать, в своем нынешнем состоянии, была совершенно беспомощна перед лицом этих мрачных призраков.
— Она уже дважды просила медсестру позвать священника. Но, — врач повернулся к сидевшему рядом мужчине, — мой друг говорит, что к тому времени, как он приезжал, она уже меняла свое решение и не хотела с ним разговаривать.
Священник кивнул головой в подтверждение его слов, и я почувствовала, как две пары глаз пытаются отыскать в моем лице какие-то ответы; на этот раз молчание прервал священник, который перегнулся через стол и задал следующий вопрос:
— Тони, вам есть что сказать нам, что могло бы помочь вашей матери?
В его лице я увидела неподдельное участие и, тщательно подбирая слова, начала говорить:
— Думаю, я понимаю, в чем причина беспокойного сна моей матери. Она верует в Бога. Она знает, что осталось совсем мало времени до встречи с Ним, и очень боится смерти. Я хочу ей помочь, но вряд ли у меня что-то получится. Надеюсь, ради ее же блага, что она найдет в себе силы поговорить с вами.
Врач выглядел озадаченным:
— Вы хотите сказать, что вашу мать мучает совесть?
Я подумала о том, как много в ее прошлом грехов, в которых стоило бы раскаяться. Не они ли теперь преследуют ее? Я изо всех сил старалась, чтобы мои мысли не отразились на лице, но почувствовала, что легкий вздох все-таки сорвался с губ вместе с ответом:
— Должно быть, так. Скорее всего, что так. Но я не уверена в том, что она когда-нибудь признается в своих ошибках. Во всяком случае, раньше за ней такого не замечалось.
Врач встревожился:
— Что ж, это определенно влияет на болевой синдром. Когда сознание пациента находится в таком взволнованном состоянии, как у вашей матери, лекарство не может полностью проявить свой эффект.
— В таком случае вам просто придется более тщательно следить за ее состоянием, — ответила я, возможно, чуть более резко, чем следовало бы, но это лишь от собственной беспомощности.
С этим я и вернулась в палату к матери. Стоило мне переступить порог, как ее взгляд уже не отпускал меня.
— Что хотел доктор? — спросила она.
Зная о том, что ей самой все известно, я в упор посмотрела на нее.
— Мне сказали, что ты дважды вызывала среди ночи священника и находилась в сильном стрессе… — И тут я снова спасовала, как всегда: — Но теперь все волнения позади, не так ли?
Детская привычка беспрекословно подчиняться ее железному правилу «разговор окончен» прочно сидела во мне.
Остаток того первого утра она провела в слезах. Я знала, что это обычное дело у безнадежно больных, но сердце все равно разрывалось на части. Я нежно вытирала ей слезы, вспоминая те дни, когда она делала то же самое мне, маленькой девочке. Давно уже она не была такой нежной: ей все время хотелось держать мою руку, говорить со мной, вспоминать счастливые времена. Я смотрела на нее, старушку, чьи дни были сочтены и не сулили спокойного ухода из жизни, и понимала, как сильно она нуждается во мне.
— Ты надолго останешься? — спросила она.
— Я буду рядом, пока нужна тебе, — ответила я как можно более беспечно, стараясь скрыть то, что хотела сказать.
Моя мать, всегда умевшая читать мои мысли, улыбнулась. Меня вдруг пронзила боль воспоминаний о том времени, когда она была молодой и мы были так близки. В душе шевельнулось забытое чувство любви.