— Да отстань ты от меня! Пусти!
— Не могу, — Артур снова схватил меня за руку, но я вывернулась и не осознавая, что делаю, влепила ему пощечину. Ладонь прострелило жгучей боль, хлесткий звук звенел в ушах, нарастая с каждым мигом.
…Вторую пощечину я отвесила уже осознанно.
Третью с извращенным удовольствием.
А дальше просто не могла остановиться.
Барханов стоял и не двигался, позволяя себя лупить. Только в глазах полыхал такой огонь, что, наверное, раньше бы я испугалась, а сейчас было плевать. Я выплескивала свою боль, обиду, разочарование. Мне хотелось делать ему больно.
— Как ты мог, Артур? Как?
— Я ошибся, Вероника, — у него дрожал голос, — все выглядело так…некрасиво и правдоподобно. Кирилл…
— Да плевать на твоего Кирилла! Ты сам принимал решения после его смерти! Сам! Никто тебя не заставлял! Решил наказать? Сломать? Добить? — я снова набросилась на него, — Удобно, наверное, бороться с противником, который не может дать сдачи? Которого можно безнаказанно пинать, можно лишить самого главного, а потом просто выкинуть за ненадобностью? Чувствуешь себя победителем?
Он громко выдохнул, обхватил пальцами переносицу, зажмурился, пытаясь успокоиться. Широкая грудь тяжело опускалась и поднималась в такт рваному дыханию. Его трясло.
— Прости.
— Это все что ты можешь сказать? Прости? И что мне делать с этим «прощением»? Оно вернет наше с Ванькой потерянное время? Сотрет из памяти те страшные ночи, когда выла словно зверь и на стены от тоски бросалась? Что мне с того, что ты теперь раскаиваешься? — я судорожно хватала ртом воздух, в груди так сильно давило, что казалось, еще немного и сердце лопнет.
— Я все исправлю.
Меня накрыл смех. Дикий, надрывный, истеричный.
— Исправишь? Серьезно? Интересно как? Время назад отмотаешь? Или может деньгами начнешь засыпать? Золотом, бриллиантами? У вас же так все проблемы решаются? Скажи, ты много заплатил, чтобы аферу с ребенком провернуть?
По осунувшемуся лицу Артура поняла: много. Очень много. Этот монстр вывалил кучу денег, чтобы отобрать у меня сына. И все, потому что любимый младший брат указал на меня и сказал «фас».
— Надо же, как убедительно все состряпали. Даже бумажку дали, липовое свидетельство. Хочешь покажу? Могу даже подарить, на память.
Сейчас точно в обморок хлопнусь. В голове шум, звон, кислорода не хватает, внутри ничего живого не осталось.
— А я ведь тебя любила, Артур. Как ненормальная. Жизнь за тебя была готова отдать, а ты… — у меня задрожал подбородок, голос прервался, — А ты, оказывается, даже не понял, какая я на самом деле. Поверил небылицам брата-психопата.
— Дай мне шанс…
— Ты издеваешься? Какие шансы? — мой голос хрипел, — Хочешь исправить, искупить свою вину? Тогда держи от меня подальше Демида, разбирайся быстрее с «друзьями» Кирилла, и отпускай нас. Все! Других вариантов нет! Я по уши сыта вашим семейством.
Артур смотрел на меня не скрывая муки, но в моем сердце не осталось ни жалости. Я больше не хочу быть всепрощающей девочкой. Таких никто не ценит, о них вытирают ноги, их ломают в угоду своим прихотям.
Сил больше не осталось. Я проскочила мимо него, задев на ходу плечом, и убежала в комнату к сыну, мечтая, чтобы меня оставили в покое, избавили от пустых сожалений и убогого, отвратительно банального слова «прости».
Больше мы с ним не говорили. Да и о чем говорить? И так все ясно, до боли очевидно и противно. А самое гадкое, что слабое сердце в груди все еще трепыхается, не верит в то, что это конец. Глупое. Даже когда я жила с Кириллом, в груди, на задворках все еще теплилась какая-то призрачная надежда, что Бархановы старшие прозреют, поймут какой у них брат, вырвут меня из его цепких лап. Сейчас не осталось ничего. Никто не прибежит меня спасать, да и спасать-то уже нечего. От прежней Вероники уцелела только оболочка и горка жалких воспоминаний.
Мне хотелось рыдать. Как всегда жалеть себя и ждать кого-то, кто придет на помощь, вытащит из той пучины разочарования, в которой я оказалась. Наверное, это какой-то механизм защиты, а может дурная привычка. А, может, я просто до отвратительного слабая и никчемная, раз ничего не могу сама.
Рядом в кроватке сопел Ванька и во сне улыбался своим детским грезам, не зная о том, каким причудливым образом складывалась его судьба. Мне было стыдно перед ним за свою слабость.
Что может дать ребенку такая инфантильная, вечно жалеющая себя девочка. Наверное ничего. Значит надо собраться, засунуть свои слезы куда подальше и начать не просто существовать, подстраиваясь под обстоятельства, а жить, неся ответственность за каждый свой шаг. Царапаться, карабкаться, рассчитывать только на себя.