Окружающий мир, поначалу расплывчатый и чёрно-белый, начал наводиться на резкость и приобретать краски не сразу. Прошло несколько месяцев, пока Костя перестал вздрагивать от любого, не обращённого к нему окрика, стал сам заговаривать с людьми, спокойно касаться окружающих предметов, в заводской столовой вместе со всеми вылавливать ложку из плохо промытой кучи, а не шарить по карманам в поисках своей. Мир становился разноцветным постепенно, частями – поначалу проявлялись отдельные радужные пятна, словно надавливаешь пальцами на закрытые глаза, и мутные расплывчатые кляксы хаотично мечутся на экранах плотно сжатых век. Затем через эти ослепительные на общем сером фоне вспышки начали пробиваться контуры предметов – дома, машины, люди. Листва стала зелёной, с проплешинами желтизны, предвещающими раннюю осень, небо синим, с грязноватой ватой облаков, а утренний ветер перестал приносить кислые запахи пота и бессильной безнадёжности. Но окончательно окружающее приобрело и цвет, и форму, только когда в его жизни появилась Катя. Круглолицая плотненькая хохотушка из заводской бухгалтерии – она не считалась (и не считала себя) красавицей, но её бьющей через край жизнерадостности с лихвой хватало на двоих. Костины неловкие ухаживания были приняты благосклонно, отец её – грузный, с медвежьими ухватками, заросший густым чёрным волосом вечно поддатый слесарь из городской автоколонны поначалу нахмурился, узнав, что будущий зять сидел, но выпив ещё, смягчился и рассказал, что и сам как-то раз по молодости чуть было не угодил за решётку по пьяному делу, да удалось отмазаться. Дело шло к свадьбе.
Всё обрушилось внезапно. Так неожиданно приходит землетрясение, как не старайся его предсказать, так внезапно начинает дрожать и трястись пол под ногами, раскачиваться и предупреждающе позвякивать люстра, и, ещё не осознав, что происходит, хочется развернуться, закричать и броситься к выходу, но поздно – трескаются и оползают стены, кренится потолок, и с ужасом понимаешь, что не успел, что прошлое, судьба, рок, как его ни назови, тебя настигло.
В его случае рок воплотился в тощем, беззубом, жилистом Сеньке по кличке Хлыщ. Мерзавцем Сенька был наследственным. Если б существовал ген негодяйства, то его наверняка можно было бы проследить во всех звеньях, уходящей вглубь истории цепочки Сенькиных предков. По крайней мере, до пятого колена родословная его семейства была известна и задокументирована в сначала полицейских, потом милицейских и вновь полицейских криминальных хрониках и сводках. Когда почти двадцать лет назад пошёл Сенька на первую свою отсидку за пьяную драку – тогда они впятером, ещё малолетки, избили до полусмерти отставшего от компании десятиклассника из их же школы – на Сенькином предплечье красовалась лишь одна, неумелая расплывчатая наколка. Теперь же плечи, грудь его и костяшки пальцев гордо демонстрировали принадлежность их хозяина к уважаемой в народе касте. Выйдя в очередной раз на свободу, Сенька пока что шлялся без дела, ходил отмечаться в милицию, делал вид, что ищет работу, присматривался. А основное время проводил или с быстро отыскавшимися приятелями-уголовниками или возле магазина, где в компании опустившихся алкашей и подростков, с восторгом и почитанием смотревших ему в щербатый рот, на халяву (кто ж не почтёт за честь угостить бывалого) выпивал и травил бесконечные лагерные байки, небрежно упоминая имена известных криминальных авторитетов и воров в законе, пересыпая речь матом и блатной феней. Он презирал своё окружение и беззастенчиво пользовался их интересом, страхом и чувством сопричастности к силе, которое поднимает маленького ничтожного человечка в своих собственных глазах, даёт ему щекочущее и недоступное наяву чувство вседозволенности и могущества.
Сидели они с Костей в разных зонах, но в том бесконечном тюремном архипелаге, в продуманной и отшлифованной за столетие системе унижения и уничтожения человека, где Сенька по скудоумию считал себя своим (хоть был на деле такой же бесправной тлей, жертвой, которую можно в любой момент низвести до скотского положения или просто раздавить) в бесчисленных узлах-пересылках и переплетениях клейкой паучьей сети, покрывшей всю страну, встретилась ему история парня из их городка. Парня он не знал – другое поколение – но история отложилась где-то в глубине не слишком загруженного Сенькиного мозга. И когда кто-то из свиты услужливо показал ему выходящего из магазина Костю, что, мол, тоже недавно «откинулся» – Сенька вспомнил.