– Поживёшь пока у меня, – сказала она, затушив папиросу в наполненной доверху окурками консервной банке. – Только не выходи никуда пока. И дай мне ключи от твоего дома – я схожу, принесу одежду, и что там тебе ещё нужно.
Он не стал спорить. Сама мысль о возвращении домой, да и вообще о появлении на улице, ужасала. Пытался быть хоть чем-то полезен – стряпал, как умел (мать приучила), и встречал Машу после работы готовым обедом; тихо шипя от боли в не сросшемся ещё ребре, убирал в доме, чинил расшатанную скудную мебель. Маша смотрела одобрительно и удивлённо. Ей ещё не доводилось жить под одной крышей с кем-то вдвоём, вот так, по-семейному. Детдом, общежитие, лагерный барак, снова общага и снова барак. Это было ново и неожиданно хорошо. Поначалу она даже не воспринимала его как мужчину, как существо другого пола. Он был чем-то иным – комком живой плоти, о котором хотелось заботиться – подобранной на улице собакой, щенком, несбывшимся ребёнком. Постепенно за несколько недолгих недель, что они прожили вместе, всё изменилось.
С ней он впервые стал мужчиной. Всё оказалось просто и чисто. Ни ухаживаний, ни поцелуев под луной, ни робких признаний. Взрослая, сорокалетняя женщина – сильная и мудрая – молча пришла и легла к нему в постель. И это было вовсе не то физиологическое облегчение, что сопя и отдуваясь, испытывали его мучители, а недоступное им чувство слияния тел и душ, освобождающее подчинение, безраздельное обладание для того, чтобы отдать себя всего жертве, ставшей идолом, Богом. Они не признавались друг другу в любви, стеснялись дневных проявлений нежности, не вели долгих разговоров, им было достаточно бессвязного и наполненного вечным смыслом ночного лепета.
– Мы уедем, уедем туда, где тебя никто не знает, – шептала что-то, не задумываясь, сама не веря в то, что говорит, лишь бы не молчать. Шептала, гладила, запускала пальцы в отросшую шевелюру.
– Куда уедем? Где в этой стране такое место? Тут же каждый третий сидел, – тихо возражал он, чувствуя на плече её горячую тяжесть, уставившись неподвижным взглядом в едва различимые в темноте кривые потолочные балки.
– Страна большая, – врала она, зная как сжимается, съёживается шагреневой кожей карта, стоит лишь прикоснуться.
– Большая, а спрятаться негде. Паспорт везде нужен, а с ним и справка, и все отметки придут. И участковый или продаст или сам доить станет, деньги выжимать.
– Спи. Спи, милый. Что-нибудь придумаем. Всё будет хорошо. Ты только не ходи никуда.
Он делал вид, что спит.
***
Дождей в городе не любили. Они хоть и прибивали вездесущую цементную пыль и смывали её с ненадолго обретавших свой естественный цвет стен домов, но намокнувшая пыль смешивалась с городской грязью, а высохнув слипалась в тонкую покрывавшую всё бетонную корку. В этот день Мария ушла с работы раньше – сломался конвейер, и мастер отпустил её с напарницей после обеда, когда стало ясно, что ремонтники до конца смены не управятся. Дождь шёл вторые сутки подряд, и уже было заметно, что выдыхается – вместо ровных длинных нитей с неба летели короткие серии отдельных капель, и стук их по широкому Машиному зонту был похож на дробь, выстукиваемую пьяным, не держащим ритма барабанщиком. Она попыталась подладиться под сбивчивые синкопы, увлеклась и отвлеклась от навязчивого, не отпускающего её с того дня, как она встретила Костю, смешанного ощущения счастья и беды. Она повеселела и даже улыбнулась двум, радостно шлёпающим по лужам промокшим мальчишкам со школьными ранцами. А подходя к дому, увидела запыхавшуюся, спешащую вперевалочку, гусиной походкой соседку Нинку. Та, хоть была и не старше Маши, давно не работала, получала пенсию по инвалидности и целыми днями ошивалась у ближнего магазина – где нальют мужики от щедрот, где – бутылки пустые соберёт, сдаст и сама бормотухи купит – главное подешевле и побольше. Куда только влезало. А в промежутках посплетничает, все слухи без разбору соберёт, вместе перемешает и за правду выдаст – за эту свою неразборчивость во всём, включая постоянно меняющихся сожителей, и получила Нинка кличку «Лоханка».
– Машка, там, у магазина твой... – тут она запнулась, перехватила готовое вырваться «пидор», передохнула и подобрала нужное, – Костик Сеньку Хлыща зарезал! И убежал. Ищут его.