Итак, день убийства. Почему все-таки, Анюта, вы приехали к Дмитрию Алексеевичу днём, а не вечером?
- Вы уже изобразили, Иван Арсеньевич, страдания дамы, мятущейся между мужем и любовником. Это не для меня, я не могла больше… вы мне верите? Одним словом, я решила покончить и с тем и с другим в тот день, но мне ничего не удалось. Мужа не было на работе, у Дмитрия Алексеевича сидел посторонний.
- И вы сбежали?
- Да, струсила, ненавижу сцены. Сказала, что заеду вечером. Он не стал меня удерживать и ответил, что будет ждать.
— Конечно, не стал. Маруся одна в Отраде — уникальная возможность! После вашего ухода он намекает Гоги (вы беседовали в дверях, тот ничего не слышал), что внизу, в спальне, его ждёт эта дама, замужняя, ужасно боящаяся скандала, и что он надеется на скромность друга. Его надежды оправдались полностью: Гоги до сих пор нем как могила. Нет, он не покрывает убийцу, он уверен, как и все, что Маруся исчезла ночью, когда приятели развлекались у общих знакомых. Вот почему и впоследствии он не выдал тайны друга и замужней женщины.
Дмитрий Алексеевич рассказывал мне, что он жил как одержимый — одним желанием: увидеть свою девочку, услышать, что она его любит, он бешено ревновал её. Но ему не было известно, что именно в тот день к Марусе должен приехать Петя за экзаменационными билетами.
Вот что произошло. Дмитрий Алексеевич оставил машину на опушке рощи в кустах, в пяти минутах ходьбы от дачи. Он предполагал, что Маруся на Свирке, но по дороге решил заглянуть в дом — на всякий случай. Раздвинул доски в заборе, прошёл по а саду и постучал в дверь. Его никто не видел. Внезапно дверь отворилась. Маруся! Просияв от радостной неожиданности, она впустила его в тёмную прихожую. Они ещё не успели сказать друг другу ни слова-вновь стук. Дмитрий Алексеевич сделал движение к двери: прятаться опасно, у Анюты ключ. Но Маруся обняла его и шепнула на ухо: «Тихо. Нас нет». Но он уже и сам понял, что на ступеньках топчется какой-то мужчина, приговаривая вполголоса: «Странно… условились…»
Мужчина протопал вниз, томительная пауза. И вдруг — стук в окно светёлки. Дмитрий Алексеевич резко освободился от её рук и прошёл на кухню. Дверь в светёлку была открыта, а за окном стоял все тот же Вертер. Маруся подошла и встала рядом. «Ты ждала его?» — наверное, в его голосе ей послышалось что-то страшное, потому что она соврала — это было глупо! — «Нет, не ждала». — «Тогда почему ты здесь, а не на речке… и что значит «условились»? Вы условились?» Испуг её, видимо, уже прошёл, и она отозвалась беспечно: «Условились, не условились — какое это теперь имеет значение! Главное, ты приехал!» — «Так да или нет?» — «Условились позаниматься». Вертер исчез. Они быстро прошли через кухню, и Маруся раскрыла дверь в комнату Анюты, из окна которой видна калитка. Вертер в нерешительности подходил к ней, вдруг повернул голову и что-то кому-то сказал. «С Ниной Аркадьевной разговаривает, — объяснила Маруся. — Вот, поговорил и пошёл. Куда? На станцию. Умница!» Петя, ты ведь действительно сначала на станцию пошёл?
- Да. Потом развернулся.
- К сожалению, они этого уже не видели. Если б он знал, что ты тут бродишь в окрестностях, может быть… а, чего гадать! Почему она не сказала о билетах? Думаю, она продолжала игру. Он запретил ей сцену — тем с большим жаром она играла в жизни, наслаждаясь драматизмом ситуации. Ей нравилось ходить по краю, да, Анюта?
- Пожалуй. Она с детства любила тайны, игры — в этом была её прелесть. Но никогда не врала: разыграет сценку — и тут же признается со смехом. Он научил её врать.
- Да. Но она любила его. Ей удалось внушить ему, что она счастлива, и все прекрасно. На ней был пунцовый сарафан, она набросила свою любимую шаль и надела его подарок — браслет. Как я уже говорил, Дмитрию Алексеевичу и в голову не приходило отнестись к ней, как к женщине, «легко и радостно». Он её ещё ни разу не поцеловал. Но это последнее свидание было, как он выразился, жгучим и страшным. Маруся пошла на кухню попить воды и зажгла там свет. Помнишь этот свет, Петя? Сбросила шаль на спинку стула и открыла окно, было душно. Она лежала на диване и болтала о разных пустяках, а он ходил по комнате, смотрел на неё и слушал. Потом он помнит, как лёг рядом, обнял её и тут с ним случилось что-то странное. Он говорил мне, что годы бесконечно прокручивал эти мгновенья в душе, но так и не смог объяснить свой непостижимый, невероятный промах: сам себе отомстил — и если б одному себе! Он думал только о ней, смотрел на неё, слушал её, потом обнял и сказал с последней нежностью: «Любимая моя, Люлю…»