Я глядел на портрет — у меня не оставалось сомнений. Художник сам рассказал о своей любви — как сумел. Каждый из вас вкладывал в эту аллегорию что-то своё. Анюте представлялись два забавных ангела на коленях. Борис Николаевич видел эстетскую штучку. Пете мерещилось кровавое пятно. Глубже всех понял замысел Николай Ильич: отблеск пламени на бело-голубом. Голубое (холодная, высокомерная Анюта с книгой — такой её ощущал художник), да, голубое — только фон для пламени. И все же в картине действительно все это есть: и изысканный эстетизм, и аллегорические ангелы, и золотая сеть на милосердных материнских коленях, есть и мысль о смерти в закатных лучах.
Но главное — это любовь, огонь, пунцовая роза, которую с радостным ожиданием протягивает Мария — Любови. Они похожи. Вечная любовь и — Петя тоже прав, я это испытал — красное пятно в гнилье.
Чтобы поставить последнюю точку, я вынудил Анюту пересказать её разговор с Дмитрием Алексеевичем у жасмина. Да, это был отнюдь не любовный разговор.
Я попросил художника проводить меня до больницы. Было девять часов вечера, в два мы расстались, в три он погиб. Во избежание возможных эксцессов я предупредил убийцу, что о «полевых лилиях» на браслете известно Василию Васильевичу. Вот что рассказал мне художник. Старинный браслет переходил по наследству от прабабки к бабушке и матери. Давным-давно в гостях у него были Люба с Павлом, положение всех троих ещё не определилось — и художник показал французскую драгоценность.
Люба заинтересовалась лилиями, Дмитрий Алексеевич нашёл «флёр де лис» в «Ляруссе», где кое-как перевёл фразу о евангельской притче. Очевидно, Павлу Матвеевичу так и запомнились флёр де лис — полевые лилии — браслет с рубинами. Причём юный художник намекнул, для кого предназначается подарок. Вот почему, Анюта, вы в детстве слышали о французской драгоценности.
- Всего лишь раз, мельком. Не было денег, говорили о про даже отрадненской дачи. Я испугалась — любила Отраду. А папа сказал: «Как-нибудь выкрутимся, не привыкать, — и засмеялся. — Надо было тебе в своё время за Митьку выходить, были б деньги, даже французская драгоценность на свадьбу».
- Которая дала мне ключ к преступнику. Мы бродили в сумеречной роще, его не надо было допрашивать: я выслушал исповедь человека раскаявшегося. Первым толчком к раскаянию был, оказывается, образ, созданный моим, по выражения художника, сюрреалистическим воображением. Образ его любимой девочки, валяющейся, как падаль, в куче гнилья. Наверное, тогда он подумал о конце. Конец приблизился, когда он узнал, что зверское убийство было ещё и напрасным… не только в онтологическом плане (кто дал ему право отнимать чужую жизнь!), но и в плане души человеческой: напрасно — она любила его.
Мы решили наутро поехать к следователю, который вёл дел об «исчезновении Марии Черкасской». И когда я узнал от Анюты, что художник сбежал… нервы сдали, паника, юный Вертер-свидетель… «Человека убили!» — и своим концом он распорядился сам, театрально восстановив сцену убийства: свет на кухне, открытое окно в светёлке.
Сообщение участкового: по-видимому, Дмитрий Алексеевн развил на автомобиле огромную скорость и врезался на полном ходу в одинокий могучий дуб на обочине. Дверца распахнулась от удара, и его самого, уже мёртвого, откинуло на пять метров от искорёженной машины.
Как показал осмотр места происшествия, несчастный случай почти исключён. Самоубийство. Анюта, зачем вы ездили Москву в эту ночь?
— Вы сказали, что безумие папы как-то связано с XII веком. Он когда-то вёл дневник. Я читала всю ночь, но никакого упоминания о французском средневековье не обнаружила.
- А почему вы настояли, чтобы преступник был разоблачён здесь, в палате?
Она опустила голову.
- Да глупость! Мне вдруг показалось, что если папа увидит настоящего убийцу и все услышит — может быть, что-то случится, что-то сдвинется… В общем, глупость.
Мы посмотрели на Павла Матвеевича: он лежал, как обычно глядя в потолок.
Среди присутствующих не было новых для него лиц, ин никому не рассказал сегодня о лилиях в полной тьме. И всё же…
- И всё же именно ваш отец, с помощью нас всех, разоблачил убийцу. Он сделал все, что мог, и погиб, это оказалось выше сил человеческих. Трагедия в том, что погиб он напрасно. Он все знал — но в искажённом свете… Нет, не напрасно! В сущности, все решили его слова, обращённые ко мне: «Была полная тьма. Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори». Кажется, я разгадал эти слова.