— Вы не вдохновились?
— У меня в жизни, знаете, есть дела поважнее. Я ведь не свободный любвеобильный художник на собственной машине, который может ездить куда угодно в любое время суток, делать что угодно и по каждому поводу давать волю своим чувствам.
— Каким чувствам?
— Самым благородным, разумеется.
— Звучит двусмысленно. Вы что-то имеете против Дмитрия Алексеевича?
— Лично против Щербатова — ничего. Но в целом эстетов выношу с трудом.
— Эстет? Всего лишь? По-моему, он гораздо глубже.
— Вам виднее, вы с ним наверняка одного поля ягода: поклонники, так сказать, чистой красоты.
— Благодарю. И как же он к вам подбирался?
— Что я делал, где я был. Мне и так осточертели с этим алиби. Когда все версии о сексуальных маньяках и дачных соседях (Звягинцевым все лето отравили), вообще об убийцах со стороны все версии оказались исчерпанными, принялись за нас. И представьте: самой подходящей кандидатурой оказался я. Мальчишка этот, Петя, в Ленинграде, Анюта — сирота, в горе, художник — в творчестве. Всю среду писал портрет одного кавказского друга, а ночью они с ним ездили по гостям, даже ночевали у каких-то знакомых. Одним словом, все вне подозрений. Кроме меня.
— Что делали в это время вы?
— И вы туда же? Так вот, я алиби себе не подготовил и вел нормальный образ жизни. До шести часов работал на машине, перед уходом заглянул в свой отдел. После шести поехал домой и опять-таки работал — один. В двенадцать лег спать — и опять один. Отсыпался в одиночестве.
— Что значит «отсыпался»?
— А, у Анюты патологический сон: просыпается от малейшего шороха.
— Это новость! Она принимает снотворное?
— Нет, она где-то прочитала, что от снотворного не настоящий сон, а обморок.
— Так что же произошло, по-вашему, на даче в ночь исчезновения Маруси?
— Понятия не имею. Разве что какой-нибудь гений злодейства их обеих опоил и усыпил.
— По словам Анюты, они ни с кем в среду не общались. Так что это невозможно.
— Все возможно, если очень захочется. Например, пробраться в дом, пока они были на речке, и подсыпать чего-то в чайник. Он стоял на плите в кухне.
— Но Петя утверждает, что дом был на запоре: и дверь и окна. Следы взлома обнаружились бы.
— Да конечно, все это фантастика! Кому их надо было усыплять и зачем?
— У Черкасских имелись какие-нибудь ценности?
— Они годы жили на зарплату Павла Матвеевича и едва сводили концы с концами. Темная история. Эстет сказал бы: страшная и таинственная история.
— Борис Николаевич, когда вы впервые услышали об исчезновении Маруси?
— Анюта мне в четверг позвонила в институт, но я два дня подряд — среду и четверг — работал в другом здании. В три я зашел в свой отдел, и мне сказали, что звонила жена: на даче что-то случилось. Я поехал на дачу.
— Сколько времени занимает путь от вашего института до Отрады?
— Чуть больше часа.
— Однако вы приехали только в семь.
— Естественно. После окончания рабочего дня.
— Вас не отпустили раньше?
— Я и не отпрашивался.
— Завидное хладнокровие.
— А чего суетиться? Мою жену утешил бы Друг дома, — математик помолчал. — Ну, тут телеграмму от родителей принесли…
— Борис Николаевич, а вас не удивило, что Анюта как-то преждевременно восприняла все трагически?
— Меня ничего не удивило, женщины уже давно меня не удивляют. Утонченные натуры.
— Но ведь она могла предположить, как ее звонок отразится на матери?
— Да ведь звонила она все-таки отцу.
— А почему он так спешно вылетел, не дождавшись каких-то определенных известий?
— Очевидно, почувствовал что-то серьезное. Просто панике он бы не поддался. Анюта рассчитывала, что Павел Матвеевич сумеет приехать один. Но он не сумел. Он сказал жене, что у них несчастный случай в клинике, с его пациентом, нужна срочная операция. Вообще это в его духе, он был настоящий врач. Однако она не поверила.
— Откуда вы все это знаете?
— Павел Матвеевич говорил, когда мы ездили заказывать гроб. Любовь Андреевна была проницательна и слишком любила своих близких. И близкие отплатили ей за любовь полной мерой. Вот вам неразумный критерий.
— Вы полагаете, она жила и умерла бессмысленно?
— Так получается.
— Не верю. Ладно, она поехала с мужем…
— Да, она настояла. Он боялся ее брать, боялся оставить. Уже в самолете пытался подготовить: сестры вроде поссорились, Маруся вроде сбежала в Москву… А тут участковый сразу с трупом… Она, понимаете, не была к этому готова.