— Говорил: опасный человек, способен на все.
— Способен на все, — повторил Саня задумчиво. — От кого я это слышал?.. Да, балерон про свою бывшую жену: она была способна на все.
«Она была способна на все. Он был способен… Они способны…» — это грамматическое упражнение повторял Саня про себя бесконечно, машинально, осознавая: чтобы не думать. Не думать про убийство Любы. В конце концов придется, да… но еще слишком больно. Однако теперь я почти уверен: кто-то подбросил Анатолю пистолет и вызвал Любу в сад. Что же она могла видеть или слышать в ту пятницу? Мужчину в тумане с «черным предметом». Фантастика. «Я слышала голос». А ведь она мне говорила! Как же я забыл?.. Ну-ка, ну-ка. «Как будто звучал он в доме… или в саду. Стоял туман». А что если Печерская с убийцей уже были в доме, когда Люба уходила? Вот она проходит мимо двери в комнату тети Май и слышит… Как вдруг лицо ее, бледное, страстное, с яркой полоской губ с такой живой влекущей силой возникло перед ним, что Саня застонал и забормотал вслух: «Она была способна… Он был… Они были…» И какая-то бабуля с кошелками шарахнулась чуть не из-под ног, вскрикнув истерично: «Пугало огородное!» — «Извините!» — «Пить надо меньше!»
Он уже входил во двор дома Викентия Павловича. Да, свежеоштукатуренный, и стены в подъезде поблескивают голубым глянцем. Второй этаж. Вот логичное объяснение: компаньон не мог перевезти сюда Печерскую из-за ремонта, не мог афишировать связь с нею из-за Анатоля. И ситуацию в августе можно перевернуть: приходила она на Жасминовую к Вике, а спугнул ее философ.
Саню ждали. На журнальном столике со стеклянной столешницей стояло кое-что. И выпить, и закусить. Дорого и со вкусом. Младший компаньон вообще жил со вкусом. Опустились в очень низкие кресла (почти на пол), но на удивление удобные, располагающие к восточной неге. Саня спросил, оглядевшись:
— Что же вы перевозили в сарай?
— В сарай?.. А, вы в курсе. Вон секретер, видите? Комод. Венские стулья. Кажется, все. Остальное не представляет особой ценности. Да, еще кушетку. Точнее — козетку, — произнес Вика с легкой усмешкой над собою и добавил, словно подслушав гостя. — Люблю пожить удобно, со вкусом. Итак, за встречу.
— За встречу.
Легонько лязгнули серебряные стаканчики.
— Вам про сарай Владимир сказал в сентябре?
— Не помню.
— Но объявление о комнате на Жасминовой вы прочитали в сентябре?
Вика вдруг задумался. Глубоко и серьезно. Возникла непонятная напряженность.
— А в чем, собственно, заковыка?.. — пробормотал задумчиво. — А! понял, — опять улыбнулся с усмешкой. — Вы намекаете, что я имел возможность тайно проникнуть на Жасминовую и познакомиться с балериной. Александр Федорович, вы неутомимы. Давайте за знакомство. Волнующее, оригинальное знакомство. Нет, не с нею, не имел чести. С вами.
Лязгнуло серебро.
— Викентий Павлович, а как вы относились к Анатолю?
— С искренней симпатией. Теперь вижу: дал маху.
— Вы его не опасались?
— В каком смысле?
— В смысле: что это человек способен на все.
И вновь какая-то тень — страха? сомнения? — прошла по лицу младшего компаньона.
— На все?.. Ну если в плане психологическом, то есть обобщенном: некая отчаянность в нем была, горячечность… так ведь пил крепко. Но чтобы опасаться… Пистолета я у него не видел.
— А сколько может стоить пистолет с глушителем на черном рынке, не знаете?
— Понятия не имею! — отрезал Вика.
— Я это к тому, что философ был гол как сокол, тетя Май говорит. Как по-вашему?
— Ей виднее. А я ничего не знаю.
«Почему он так нервничает? — размышлял Саня. — Раньше я не замечал. А сейчас… как в детской игре: холодно — тепло — горячо. И все «горячо», чего ни коснись!»
— Викентий Павлович, а у вас есть дети?
Задумавшийся младший компаньон вздрогнул от неожиданности.
— Дети? Зачем мне дети?
— Вы так трогательно описывали детскую атмосферу в доме тети Май, игрушки, сказки, Золушку.
— Ну, это эстетика, трогательно, да. Но я никогда не имел склонности к семейным утехам. Никогда. А уж теперь, в нынешнем сумасшедшем доме… За кого вы меня принимаете?
За гедониста (хотелось сказать, но Саня промолчал), у которого цель жизни, ее высшее благо — наслаждение. И все, что этому мешает (как и «святому искусству» — у другого), устраняется.
— Давайте-ка лучше выпьем, Александр Федорович. Хорош коньячок, да?
— И где вы такой достаете?. Ах да, у вас же приятель — волшебник, помню. Но все это стоит денег и денег.