— Здравствуй, Петя! Как успехи?
— Какие успехи?
— Экзамен сдал?
— А-а… пустячок! Зарубежка. Эдгар По с Бодлером попались.
— О, декаданс, символизм, сфера подсознательного… и какие у тебя с ними отношения?
— На пять.
— Удачно. Пойдем уединимся.
Мы вышли на лестницу, на ту самую лестницу, где я когда-то уединялся с девочкой с романо-германского и где три года назад Вертер выпрашивал злосчастные экзаменационные билеты.
— Ну, за тобой действительно следят? Или воображение играет?
— Не то чтобы… так мне кажется. Во всяком случае, мне звонили по телефону.
— Когда?
— После того четверга, в пятницу, в двенадцать ночи. Все уже легли… я имею в виду жену и ее родителей. А я занимался. Вдруг звонок. Выхожу в коридор, говорю: «Алло!» Кто-то спрашивает: «Это Петя?»
— Кто спрашивает?
— Черт его знает! Тихо-тихо, почти шепотом. Должно быть, через платок, голос какой-то придушенный. Я говорю: «Петя». И он заявляет: «Что ты видел и слышал три года назад шестого июля на даче Черкасских?» Я говорю: «Ничего». А он опять: «Расскажи, что ты видел и слышал, — так будет для тебя спокойнее». Представляете?
— А ты?
— А что я? Я сказал: «На крыльце посидел в тенечке и уехал в Ленинград. Ничего не знаю», — и повесил трубку.
— Молодец. Глядишь, с тобой еще можно будет пойти в разведку.
— Лучше не надо. Что мне теперь делать?
— Тебе — ничего. А вот у меня, чувствую, весь план к черту летит… Ладно, давай разберемся. Вспоминай. Борис: резкий, довольно тонкий голос… Дмитрий Алексеевич: горячий, страстный, чуть с хрипотцой… Актер: роскошный бас, редчайший… Ну?
— Так ведь шепот же!
— Голос-то хоть мужской?
— Наверное… Не знаю!
— Попробуем с другого конца. Твой новый телефон знали только Анюта и я. Дмитрию Алексеевичу я его продиктовал в субботу, а тебе звонили в пятницу…
— Да телефон я сам, дурак, дал.
— Кому?
— Актеру. Он спросил — я дал.
— При каких обстоятельствах?
— Когда мы яму закапывали… так тошно было. Я сказал, чтоб отвлечься, что я его по «Смерти в лицо» помню.
— Что такое «Смерть в лицо»?
— Фильм. Не видели?
— Нет.
— Боевик. Ничего. А он говорит, что сейчас в новом каком-то снимается. «Не хотите поприсутствовать?» Ну, интересно, конечно. И дал ему телефон.
— Кто еще слышал номер телефона?
— Все, кроме вас, могли слышать. Вы как раз дом осматривали.
— Петя, я ведь русским языком тогда сказал, что среди нас — убийца!
— Это убийца мне звонил?
— А кому еще ты нужен?.. Ладно, я тоже хорош, не сумел тебя прикрыть. Вообще-то я уверен, что никто тебя не тронет: нет смысла, и все же… Вот опять ты влез — и все идет насмарку!
— Иван Арсеньевич, — мужественно возразил Вертер, — не меняйте никаких планов из-за меня. Я продержусь. Постараюсь не оставаться один. Сейчас с ребятами на теннис, потом в бассейн, потом…
— Да, сегодня будь на людях, но вообще придется снять напряжение.
— А как?
— Василий Васильевич, бухгалтер наш, за меня сильно переживает. Он предложил пустить слух, что мои соседи по палате полностью в курсе и молчать не будут. Четверо тайных свидетелей, не считая меня, — какая уж тут тайна.
— А почему четверо? Я, бухгалтер и Игорь.
— И Дмитрий Алексеевич. Петя, ты видел в его мастерской портрет Любови Андреевны с дочерьми?
— Конечно. Я ж ему позировал три года назад. Портрет висит на самом видном месте, между окнами.
— Висел. Ты его рассматривал в деталях?
— Я вообще на него не смотрел. Там Маруся в чем-то красном… прямо бросается в глаза… неприятно.
— Портрет исчез в ту же ночь, когда тебе звонили.
— Ничего себе! А зачем он убийце?
— Дмитрию Алексеевичу тоже звонили той ночью, но просто молчали в трубку. Это-то и странно… если б его приняли за тайного свидетеля, как тебя, то принялись бы расспрашивать. Слушай, этот голос звучал угрожающе?
— Совсем нет. Меня как будто просили рассказать, просили как-то устало, почти безнадежно.
— Удивительно! Что же нужно убийце? Я его не понимаю… Как он сказал: «Что ты видел три года…»