ЧАСТЬ IV «ТОЛЬКО НИКОМУ НЕ ГОВОРИ»
Вчера на рассвете я себя почти убедил, что Анюта не могла быть в кустах возле беседки. Она пришла после обеда в бледно-голубом платье, в том самом платье, в котором я увидел ее в первый раз. «Вот если бы она была в голубом, — размышлял я, наблюдая за ней, — или в джинсах, я б точно рассмотрел, а так… ошибся, конечно!» Я приободрился и робко спросил:
— Какая гроза страшная была, правда?
— Я не боюсь, — процедила она, не оборачиваясь.
— Но в лесу все-таки как-то не по себе. Эти вспышки…
Анюта наконец обернулась — чистые правдивые небесные глаза.
— Не знаю, что творилось в лесу, я не выходила из дому, и она ушла, не попрощавшись.
Врет! Я почувствовал, что она врет. Зачем? Кому она помогает? Да ведь не может быть!.. А чудовищное воображение — будь оно проклято! — уже работало. Она оставляет сестру на речке и едет в Москву к своему любовнику. «Только с тобой я чувствую себя настоящей женщиной!» Стоило мне подумать о ней или увидеть… Ну ладно. Она едет к своему любовнику, но что-то тревожит ее… Ее тревожат слова Маруси: «Не оставляй меня одну, я боюсь». Возвращается в Отраду. Пляж. Их место на Свирке. Дача. Еще из сада она видит открытое окно и свет. Вот она проникает в светелку… быстрые легкие шаги над погребом, где притаился Петя… Господи, да что это я! Ведь в окно влез убийца! Убийца, а не Анюта, у нее есть ключ, и она не могла задушить свою сестру!
Я ничего не знаю о ней, я совсем ею не занимался. Точнее, я все время ею занимался, но совсем не в том смысле: я никак не связывал ее с преступлением. Как она сказала: «Ни муж, ни Митя мне и тогда не были нужны, а теперь подавно». А ведь это вранье — может быть, не только по отношению к художнику (он живет у нее на даче!), но и к мужу… Может быть, она догадывалась о нем с Марусей, пережила потрясение, а потом помогла ему замести следы. Она его пожалела (страшнее нет бездны, чем душа человеческая!). А вдруг расстрел?
Допустим, она о чем-то догадывалась, и слова Маруси: «Я боюсь» заставили ее вернуться в Отраду. Сестру она не нашла, ощутила тревогу, увидела открытое окно, свет, а возможно, еще какие-то детали и следы, о которых мне неизвестно, которые она уничтожила. Она спешит в Москву, но не может разыскать Бориса, она бросается к Дмитрию Алексеевичу, но у того сидит посторонний. В десять часов она уезжает не на вокзал — на электричку она опоздать не могла, последняя уходит в первом часу, — а к мужу. Происходит объяснение, и они вдвоем вводят в заблуждение следствие (и теперешний ее намек на актера?). Три года спустя она приказывает Дмитрию Алексеевичу ничего мне не рассказывать, вообще со мной не связываться. Она мне не доверяет, то есть боится, что я раскрою ее игру? Нечего себя обманывать: я отчетливо видел зеленый сарафан в листве.
Дмитрий Алексеевич заглянул к нам вечером на минутку доложить, что задание выполнено.
— Дмитрий Алексеевич, вы ведь Анюту в наши ловушки не посвящали, надеюсь?
— Ну что вы! Она ничего не знает. Зачем волновать?
— Правильно. Как вы смотрите на то, чтоб завтра съездить к вам в мастерскую?
— Когда вам угодно. Лишь бы все это поскорее раскрылось и кончилось.
Он ждал меня утром на шоссе. Машина — довольно старая «Волга» цвета морской волны — стояла на обочине возле мощного дуплистого дуба, одиноко возвышавшегося над полем пшеницы. Миновали совхоз, выехали на магистраль, ведущую в Москву, и понеслись в смрадном автомобильном потоке. Я сказал:
— Ночью движение, конечно, гораздо тише. И наверняка он повернул не на Москву, а в противоположном направлении. Проселочных дорог тут хватает.
— Кто «он»?
— Наверное тот, кто позаимствовал у вас ключи из пиджака.
— Иван Арсеньевич, я не уверен, что сам не оставил их в машине. Кажется… а ведь правда не оставлял! — воскликнул вдруг Дмитрий Алексеевич. — Вспомнил! Когда мы вернулись с кладбища, Анюта с Павлом и Борис вышли из машины, а я еще возился, закрывал и догнал их уже в подъезде. Точно! Вообще фантастика какая-то.
— Никакая не фантастика. В понедельник милиция в погребе тело не нашла. На днях я к вам приеду на дачу, спущусь туда еще раз.
— А я видеть этот погреб не могу после Павла, а теперь тем более! И как убийце пришло в голову спрятать там тело? Ведь понятно, что найдут.