— Вы полагаете, она жила и умерла бессмысленно?
— Так получается.
— Не верю. Ладно, она поехала с мужем…
— Да, она настояла. Он боялся ее брать, боялся оставить. Уже в самолете пытался подготовить: сестры вроде поссорились, Маруся вроде сбежала в Москву… А тут участковый сразу с трупом… Она, понимаете, не была к этому готова.
— А кто-нибудь был к этому готов?
— Вы меня не ловите — не поймаете. Они вернулись с опознания, Анюта их ждала, места себе не находила. Но когда она подбежала к ним. Любовь Андреевна вдруг крикнула: «Как ты могла!» — и потеряла сознание.
Любопытно! Уже с начала нашего разговора я чувствовал, как Борис упорно стремится нацелить мое внимание на художника и Анюту. Против Дмитрия Алексеевича он, видно, фактов не имел, ограничиваясь намеками: «свободный любвеобильный эстет, поклонник красоты… свободен в течение суток…» Против Анюты — имел. И факты любопытные: слишком нервный сон и последние слова матери. Восстановить справедливость он старался или хотел отвлечь мое внимание от себя?
— «Как ты могла»? Мне об этом никто не говорил.
— Мало ли что вам еще не говорили!
— Как вы ее слова объясните?
— Это очевидно. Она знала, что сестры поссорились, и обвинила старшую.
— Но на самом деле они не ссорились, так ведь?
— Мне неизвестно, что в ту ночь произошло.
— Борис Николаевич, об этих обстоятельствах… ну, о сне Анюты и о словах ее матери вы говорили следователю?
— Воздержался. Мы втроем с женой и Другом дома выступали единым фронтом.
— Почему же сейчас сказали мне?
— Догадайтесь.
— Попробую. Ведь вы не случайно проболтались?
— Нет.
— Вы считаете свою бывшую жену причастной к исчезновению Маруси?
— Не догадались.
— Ладно, на досуге подумаю. А о чем еще вы говорили с Павлом Матвеевичем, когда ездили заказывать гроб?
— Ему было не до разговоров.
— Какие-нибудь странности вы в нем заметили?
— Наверное, горе всегда производит странное впечатление. Но каких-то патологических отклонений я не заметил.
— Что вы сказали Павлу Матвеевичу, когда уходили с поминок?
— Что у меня болит голова, и я уезжаю к себе.
— И все?
— И все.
— Что он вам ответил?
— Что-то вроде того, что они без меня обойдутся. Он обиделся.
— Обиделся? С чего бы это? Ведь он всего лишь потерял жену и дочь, а вы в подходящий момент всего лишь бросили его.
— Давайте без фраз. У меня болела голова, а с ними оставался самый близкий друг.
— Поражает вот что. В свете «смертельных» событий ваш уход выглядит малозначительным эпизодом. Однако именно этот эпизод вывел Павла Матвеевича из нормального состояния, может быть, привел к безумию. Так что же вы сказали ему?
— Я вам все сказал.
— Ну что ж… А тогда в прихожей что-то необычное, болезненное в нем чувствовалось?
— Нет.
— Вы развелись с женой из-за другой женщины?
— А это уж мои собственные радости, позвольте мне их самому расхлебывать.
— Вы и следователю так ответили? А может, и это скрыли?
— Мы развелись, когда следствие, наверное, уже закончилось. Во всяком случае, никто по этому поводу меня не вызывал.
— Но следователь расспрашивал о ваших отношениях с женой?
— Интересовался.
— И вы, так сказать, ввели в заблуждение?
— Не люблю вмешивать посторонних, тем более официальных лиц в мои дела, которые абсолютно не имеют отношения к исчезновению Маруси.
— А мне так показалось, что в некоторых пунктах вы весьма откровенны. Но не во всех. Скажите, как вы относились к Марусе? Или это тоже запретная тема?
— К Марусе? — он помолчал. — Обыкновенно… нормально.
— Это не ответ.
— Ну подумайте: что между нами могло быть общего?
— Я подумаю. И все же: какой вы ее помните? Вы ее помните?
— Помню. Эта девочка играла с огнем.
— То есть?
— Просто ощущение — блеска и риска. Вот и доигралась.
— Она ведь, в сущности, была ребенком.
— Не скажите. Ребенком она не была. И вообще не стоит никого идеализировать, даже умерших. Либо их забыть, если можно, либо помнить живыми, а не покрывать патокой.
— Ваши воспоминания живые?
— Да.
— Вы сказали о ней слишком много и слишком мало. Точнее, вы намекнули на многое. Объяснитесь.
— Я же говорю: просто ощущение. Фактами не располагаю.
— Вы ходили на ее спектакли?
— Повторяю, то же впечатление: блеск и риск.
— Как вы думаете, она любила Петю?
— Петю? — он усмехнулся. — Ах, Петю! Не знаю.
— А из-за чего они поссорились на речке, знаете?
— Я об этой ссоре только от следователя узнал. Я на речку не ходил.
— Почему?
— У меня болела голова.
— Слабая у вас голова. Мигрень?
Математик встал.
— Ладно, бывайте! А я пошел делом заниматься.
— Думаю, мы с вами встретимся — и скоро.
— В зале суда?
— Здесь.
— Ну нет, поиграли — и будет. Больше вы меня сюда не заманите.
Он на мгновенье задержался возле койки Павла Матвеевича (я не видел его лица) и ушел, не оглянувшись.
Кончался первый круг впечатлений, разговоров и лиц… Трое мужчин и одна женщина. Довольно яркие индивидуальности, каждый гнет свою линию, что-то скрывает или недоговаривает. И одна общая черта, меня заинтересовавшая: та давняя история ни для кого из них не стала прошлым, дымка времени (пыль и пепел) не исказила в памяти малейшей подробности, не смягчила боли, ненависти и страха. Не говоря уже об Анюте и Дмитрии Алексеевиче, которые, казалось, и жили прошлым, даже молодой карьерист Петенька, вдруг разлюбивший детективы и скоропалительно женившийся, даже он не был равнодушным при всех своих «железных» алиби. А ученый-математик, поклонник разума, три года назад сознательно порвавший с прошлым, ошеломил меня потоком самых неразумных отрицательных эмоций. И Павел Матвеевич не уставал с надеждой повторять о лилиях в полной тьме. Что стремился он внушить, на что надеялся в своей действительной тьме потухшего сознания?
Итак, в субботний вечер, накануне новых открытий, я суммировал факты в такой последовательности.
3 июля, воскресенье. Обед в саду. Приезд Пети. После чая вся компания, за исключением Бориса, отправляется на пляж. Ссора Маруси с Петей. Художник отвозит старших Черкасских во Внуково, заодно подбросив Петю с Борисом в Москву.
6 июля, среда. Сестры встают в восемь. Разговаривают с Ниной Аркадьевной, на пляже здороваются с продавщицей. Маруся — Анне: чего-то боится.
15 часов. Петя на даче. Разговор с соседкой. Ищет сестер на Свирке. Возвращается. Нина Аркадьевна замечает его «зеленый вид». Посидев на крыльце и попрощавшись с соседкой, возвращается в Москву, ночью уезжает в Ленинград.
Сестры приходят с речки около восьми. Звягинцев видит свет на кухне. В двенадцатом часу Анюта заглядывает к сестре: та в постели в пижаме.
7 июля, четверг. Анюта засыпает в двенадцатом часу, просыпается около семи. Маруся исчезла в сарафане и купальнике, босая. Окно открыто настежь, свет на кухне. Сестра, поискав ее на Свирке и в роще, идет на почту. Звонит в Москву и отцу в санаторий. Дмитрий Алексеевич приезжает на дачу в восьмом часу, Борис — в семь. Телеграмма от родителей.
8 июля, пятница. Девять утра — приезд родителей. Анюта на даче отсутствует. Павел Матвеевич осматривает дом. Опознание трупа девушки. Возвращение на дачу. Мать, крикнув: «Как ты могла!», теряет сознание. Павел Матвеевич с художником везут ее в Москву, по дороге она умирает: инфаркт. Хлопоты, связанные с похоронами.
9 июля, суббота. Два момента: садовые лилии на Центральном рынке, разговор Павла Матвеевича с Борисом о звонке Анюты в санаторий.
10 июля, воскресенье. Похороны. Поминки.
Вечер. Четверо: Павел Матвеевич, его друг, Борис и Анюта. Уход Бориса. Его разговор с тестем в прихожей. Перемена в Павле Матвеевиче, отмеченная художником. Его слова: «Если ты пойдешь за мной, между нами все кончено. Вы оба должны меня дождаться».